Дин Кунц - Ангелы-хранители [litres]

Лему не терпелось поскорее отсюда убраться, подальше от леса. Однако сначала нужно было разобраться с Уолтом Гейнсом – отвлечь его от этой версии расследования и лишних размышлений.

– Уолт, давай поговорим начистоту. Уж не хочешь ли ты сказать, что правительство Соединенных Штатов Америки приказало убить собственных ученых, чтобы заткнуть им рот? – (Уолт нахмурился, поняв, насколько неправдоподобным – если вообще нереальным – был его сценарий.) – Неужели, по-твоему, жизнь похожа на романы Ладлэма? Убивать своих людей? У нас сейчас что, месячник национальной паранойи? Ты действительно веришь в этот бред сумасшедшего?

– Нет, – признался Уолт.

– И каким образом убийцей Далберга мог оказаться отравленный ученый, получивший повреждение мозга? Господь свидетель, ты же сам сказал, что Далберга убило какое-то животное, с когтями и острым зубами.

– Хорошо-хорошо, я не подумал. В любом случае не додумал до конца. Но я уверен, все это так или иначе связано с «Банодайном». Ты ведь не станешь утверждать, будто я мыслю не в том направлении, а?

– Нет, стану. Действительно не в том.

– Действительно?

– Действительно. – Лему было противно лгать Уолту и манипулировать им, но ничего не поделаешь. – Более того, я вообще не имел права говорить тебе, что ты идешь по ложному следу. Но, как друг, обязан предупредить.

К жуткому завыванию в лесу добавились голоса других диких животных, тем самым подтвердив, что это были всего лишь койоты, однако звук этот пугал Лема Джонсона и еще больше усиливал желание убраться отсюда подобру-поздорову.

Уолт задумчиво потер ладонью свой бычий загривок:

– Значит, убийство Далберга никак не связано с «Банодайном»?

– Абсолютно никак. Так совпало, что Уэзерби и Ярбек работали в «Банодайне»… ну и Хадстон когда-то тоже. Если ты продолжишь упорствовать и искать эту связь, то зря потеряешь время. Что, впрочем, мне только на руку.

Солнце зашло за горизонт, но по пути словно приоткрыло дверь, через которую ледяной ветер ворвался в окутанный тьмой мир.

Все еще продолжая тереть шею, Уолт вздохнул:

– Значит, говоришь, не «Банодайн», да? Нет, дружище, я знаю тебя как облупленного. С твоим обостренным чувством долга ты и родной матери соврешь, если это в интересах страны. – (Лем промолчал.) – Ну ладно. Я бросаю это дело. Теперь оно только твое. Но лишь при условии, что на моей территории не убьют кого-нибудь еще. Если, не дай бог, такое случится… ну, тогда я снова попытаюсь взять все под контроль. Не могу обещать, что не стану этого делать. У меня ведь тоже есть чувство долга. Ты знаешь.

– Знаю, – виновато ответил Лем, чувствуя себя полным дерьмом.

И вот наконец они оба повернули назад к хижине.

Небо – темное на востоке, но испещренное темно-оранжевыми, красными и фиолетовыми полосами света на западе – нависло над головой, словно готовая закрыться крышка коробки.

Койоты продолжали выть.

И кто-то в ночном лесу завывал в ответ.

Кугуар, подумал Лем, отчетливо понимая, что он лгал самому себе.

В воскресенье, через два дня после успешного свидания в пятницу за ланчем, Трэвис и Нора поехали в Солванг – датский городок в долине Санта-Инес, облюбованный туристами. Здесь находились сотни маленьких магазинчиков, где продавалась всякая всячина – от изысканного скандинавского хрусталя до пластиковых копий датских оловянных пивных кружек. Своеобразная архитектура, впрочем тщательно продуманная, и окаймленные деревьями улицы лишь удваивали незатейливое удовольствие от разглядывания витрин.

За время прогулки у Трэвиса несколько раз возникало непреодолимое желание взять Нору за руку и больше не отпускать. Это казалось вполне естественным, правильным. И все же Трэвис чувствовал, что Нора, возможно, еще не готова даже к таким безобидным тактильным контактам, как держаться за руки.

Нора надела очередное унылое платье, на сей раз грязно-голубое, висящее на ней мешком. Практичные туфли. Густые темные волосы, как и тогда, когда Трэвис впервые увидел ее, по-прежнему висели вялыми неухоженными прядями.

Общество Норы доставляло Трэвису истинное удовольствие. Девушка отличалась кротким нравом, добротой и природной деликатностью. Ее невинность была для Трэвиса точно глотком свежего воздуха. А застенчивость и скромность, хотя и несколько избыточные, трогали до глубины души. Нора смотрела на окружающее распахнутыми от восторга глазами, и Трэвису доставляло истинное наслаждение удивлять ее простыми вещами: это и лавка, где торговали исключительно часами с кукушкой, или другая – с чучелами животных, и музыкальная шкатулка с перламутровой дверцей, которая открывалась, демонстрируя балерину на пуантах.

Трэвис купил Норе футболку, заказав надпись, которую показал только тогда, когда все было готово: «Нора любит Эйнштейна». И хотя она заявила, что ни за какие коврижки не наденет футболку и это не ее стиль, Трэвис знал, что Нора непременно ее наденет, так как действительно любит собаку.

Возможно, Эйнштейн не мог прочесть слова на футболке, но он явно понял их смысл. Когда они вышли из магазина и отстегнули поводок от паркометра, где был привязан Эйнштейн, пес c серьезным видом уставился на надпись на футболке, которую Нора развернула у него перед носом, и радостно лизнул девушку, ткнувшись в нее мокрым носом.

В тот день был только один неприятный момент. Когда они завернули за угол и подошли к очередной витрине, Нора внезапно остановилась и оглянулась на забитые туристами тротуары – на людей, лакомившихся мороженым в домашних вафельных трубочках и яблочными пирожными в вощеной бумаге, на парней в украшенных перьями ковбойских шляпах местного производства, на хорошеньких девушек в коротких шортах и топах, толстух в желтых гавайских платьях, туристов, говорящих по-английски, по-испански, по-японски, по-вьетнамски и на всех других языках, которые можно услышать в любом туристическом местечке Южной Калифорнии. Затем Нора посмотрела на магазин сувениров в виде трехэтажной ветряной мельницы из камня и дерева, расположенный на оживленной улице, и оцепенела. Трэвису пришлось проводить ее до ближайшей скамейки в маленьком парке, где она несколько минут сидела, дрожа как осиновый лист.

– Перебор, – наконец сказала Нора хриплым голосом. – Слишком много… новых образов… новых звуков… новых вещей сразу. Прости.

– Все в порядке, – растроганным голосом произнес Трэвис.

– Я привыкла к нескольким комнатам и знакомым вещам. На меня, наверное, все смотрят.

– Никто ничего не заметил. И никто не смотрит.

Нора сидела, печально понурившись, сжав руки в кулаки, но, когда Эйнштейн положил голову ей на колени, начала нежно гладить его и постепенно расслабилась.