А. Морлен - Финт хвостом

Когда я родился, мама впала в депрессию. Пришлось лечиться. За нами присматривали соседи. Потом она сделала операцию, чтобы не забеременеть вновь. Люди отличаются от кошек, например, тем, что продолжают трахаться, даже если не могут иметь детей. Множество мужчин оставалось у нас в квартире, когда мы с Сарой были маленькими. На ночь или на неделю. Один то уходил, то возвращался, целый год. Я знаю, что он был женат, потому что они с мамой часто ссорились, споря о том, что ему делать: бросить жену или нет. Он не решился.

Одни мужчины приносили маме подарки, но все это было несерьезно. Другие забирали что-то – помимо того, зачем приходили. Все, что я могу сказать, папочки обычно у нас не задерживались. Кроме одного. Это случилось, когда Саре было восемь. Она пропустила занятия из-за гриппа. В то время я только поступил в начальную школу – ту же, где училась она. Когда я вернулся с уроков, дома была полиция. Мама была бледной как смерть. Пыталась пить чай, но руки ужасно тряслись. Заговорила, но голос был хриплым, словно она часами кричала. Я не помню ее слов. Когда я попытался пройти в нашу с Сарой спальню, полицейский меня остановил.

Его так и не поймали. Мама никогда не простила себе, что оставила его с ней и ушла на работу. Мне он нравился: казалось, он не обидит нас с Сарой. Я ошибался. Когда я вернулся в школу после похорон, все вокруг знали больше меня. Так я выучил два новых слова: изнасилована и задушена . Но никто со мной особо не разговаривал. Задиры больше меня не доставали: не хотели выглядеть полными уродами, а знакомые боялись сказать что-то не то. А может, думали, что я приношу несчастье. Мама тоже со мной почти не общалась. Она говорила только о том, что его поймают, и о том, что она сделает, когда это случится. Начала собирать ножи, бритвы и осколки стекла. Иногда раскладывала их на столе, любовалась и, чтобы убедиться в их остроте, резала себе руки. Тогда я мог думать только о Саре. Каждый день, где бы ни был, я видел ее улыбку, слышал, как она шутит, просыпаясь, чувствовал ее руки у себя на плече. Все стало слишком ярким, как при высокой температуре.

Мужчины долго у нас не появлялись. Каждый вторник приходил социальный работник и беседовал с мамой. Несколько раз она говорила со мной. Сказала, что если меня заберут, то, скорее всего, будут бить и насиловать. Меня внесли в список на опекунство, но никто не хотел со мной связываться. Большинству людей была нужна чистота: им нравилась неискушенность. Ее можно было развратить. Я не был ни чистым, ни неискушенным. Просто замкнулся. Оглядываясь назад, я понимаю, что три года почти не разговаривал.

Только с Сарой. С кошкой. Мама купила ее, чтобы мне не было одиноко. Муниципалитет хотел нас выселить, но другие варианты оставляли желать лучшего. Если бы мы переехали, маме стало бы трудней присматривать за мной и ездить на фабрику. Она была упаковщицей, но безработица в Блэк Кантри тогда приняла масштаб катастрофы.

Кошка была маленькой и черной, с редкими белыми пятнышками: на мордочке, передних лапках и хвосте. Ее узкие серо-зеленые глаза постоянно за мной следили. Мама выставила ее лоток на лестничную клетку. Многоэтажка – не место для животных, но кошка нашла выход, несмотря на сигнализацию, отпугивавшую посторонних. Бродила по району и иногда приносила нам мертвых воробьев или мышей, пока мама не отругала ее. В квартире она просто садилась у электрического камина и ничего не делала. Стерилизованные кошки все такие. Не думаю, что она простила нас за то, что мы лишили ее природной сути.

Говорят, что домашних кошек нет. Это правда. Особенно, когда речь идет о самках. Как бы вы их не кормили, они будут охотиться. Кошки приносят вам добычу, но это не подарок, это урок. Они пытаются научить вас, как котенка, а когда трутся об ноги, не выражают любовь, просто метят территорию. Кошачий мир полон пространств, друзей и врагов, опасных и безопасных путей. Схем.

Я не знаю, почему стал звать ее Сара. Или почему так ей понравился. Иногда она ходила за мной по квартире или сопровождала меня в магазин или на прогулку. По ночам она часто сворачивалась в изножье моей кровати. Я привык к ее молчанию и осторожным движениям. Без нее я чувствовал себя не одиноко, ведь и так всегда был один, но не совсем целым. Мама обрадовалась, когда я взялся кормить Сару. У нее были другие проблемы. Бойфренды приходили и уходили, как раньше, но теперь среди ночи часто начинались ссоры с криками, швырянием предметов и звоном стекла. Иногда в прихожей оставалась кровь, если мужчина уходил раненым. Некоторые давали ей сдачи. Дважды она лежала в больнице. Обычно я прятал голову под подушку и замирал, с Сарой, свернувшейся на другом конце одеяла, как странный ангел-хранитель. Вскоре про маму поползли слухи: ее сочли ненормальной, и мужчины стали появляться все реже и реже.

Года шли, и ничего не менялось. Казалось, нас обоих устраивала такая жизнь – бессмысленная череда дней, но это не так. Просто иногда легче быть жертвой, чем свидетелем.

Поступив в среднюю школу в Уорли, я стал чаще гулять. Обычно я ходил в Бирмингем и зависал там, разглядывая витрины, слоняясь по музыкальным и видеомагазинам, хотя денег в кармане хватало только на банку колы. По вечерам было лучше, я мог взять с собой Сару, куда угодно, кроме автобуса и отправиться к друзьям или в центр города – посмотреть на людей. Это походило на кабельное ТВ: множество новых лиц и голосов. Найти друзей вне школы было трудно. Мой возраст отпугивал одних и привлекал других – тех, которые мне не нравились. Но я быстро бегал и хорошо прятался. Я не знал, чего ищу. В моей голове сложился смутный образ большой семьи, людей, стоявших друг за друга горой.

Мама привыкла к тому, что я уходил из дома на выходные. Иногда ночевал у друзей – на полу или на свободной кровати. Ровесницам я нравился потому, что был тихим и казался старше. Секса в моей жизни почти не было. В тринадцать спать с кем-то – все равно, что танцевать под незнакомую музыку. Мне нравились большие компании, ночевки в одной комнате с кучей народа – я чувствовал, что просто плыву по течению. Школа была пустой тратой времени. Учителя звали меня Человеком-невидимкой, потому что редко меня видели. Я не бунтовал, просто мне было плевать. Но после того как к нам пару раз прислали инспектора по делам несовершеннолетних и мама вспылила, я старался их не злить. Не то чтобы учителя чего-то от меня ждали. Все это походило на цирк: опилки на полу класса.

Что я действительно любил, так это гулять по городу ночью – или между городами. Бродить по промышленным районам, объездным дорогам, вдоль канала – вместе с Сарой. С ней я видел вещи, которых прежде не замечал. Провода, натянутые между зданий, как сети. Осколки стекла в разбитых окнах. Ржавеющие остовы электрогенераторов. Мусор, пляшущий по земле, пока его не прибьет дождь. Серебро. Багрянец. Я останавливался в заброшенных домах, засыпал и просыпался с эрекцией и привкусом пыли во рту. Плача. Однажды я нашел пачку сигарет и выкурил ее всю, чтобы согреться. Такие ночи тянулись целую вечность. Я ненавидел их, но не хотел, чтобы они заканчивались.