Дарья Беляева - Долбаные города [СИ]

— Думаете, нам ожидать рассвета мертвецов? — спросил Саул. Тон у него был совершенно спокойный, будто бы Саул говорил о надвигающейся метели, чем-то вероятном в это время и в этом месте. Тогда я понял, почему психиатру Саула не охота с ним разбираться.

Давид и Шимон лежали не так уж далеко от ограды, неподалеку от которой начиналась железная дорога, и я еще отчетливее слышал шум проходящего поезда, думал, что если бы я умер, мне бы понравилась некоторая беспокойность этого места. А может то была защитная реакция, потому что даже за все купоны мира папа с мамой не купили бы мне места получше.

Они лежали не так уж далеко друг от друга, Шимон ближе к краю, а Давид в середине ряда. Примерно так же их пытались рассадить в школе, чтобы они не мешали нам учиться. Теперь-то точно никто никому мешать не будет. Сначала мы подошли к Шимону, и я не увидел на его надгробном камне никакой эпитафии. От этого стало даже как-то легче. Я ненавидел Шимона и частенько желал ему смерти, однако был уверен, что он дотянет до политически корректной смерти от инфаркта после пятидесяти. Наступать на его могилу казалось мне кощунственным. С Калевом мы были друзьями, он бы понял. Так что я опустился на колени, как скорбящий друг или брат, и принялся стряхивать снег рукавом. Я не думал, что найду что-нибудь интересное. Более того, я уже не думал и о том, что увидел на могиле Калева. Все это показалось мне таким далеким и ненастоящим. Наверное, так шизофреники думают о галлюцинациях во время ремиссии.

Но рядом с надгробным камнем я обнаружил спираль. Она не кровоточила, как свежая рана, но и фотоаппарат не мог ее зафиксировать. Критическое мышление выигрывало у мистических событий с отрывом в одно очко. Саул сказал:

— Может кровь там, под землей.

— Там под землей мертвый придурок, который сломал мой велосипед, — сказал я. Мы снова склонились над спиралью, но ничего не происходило. Теперь это был просто знак, будто ребенок вывел его палкой.

Мы отошли к могиле Давида. Я прочитал эпитафию. «Любовь к тебе, сынок, умрет лишь вместе с нами». Ну, надо сказать, если бы родители знали Давида лучше, это случилось бы много раньше.

— Твоя очередь, Леви, — сказал я.

— Я не притронусь к этому. Кладбище — источник трупного яда.

— И вдохновения для готических романов. Давай, давай.

— Нет!

Но в этом не было необходимости. Я на самом деле был абсолютно уверен в том, что увижу. Как никогда. Когда Саул стряхнул снег, перед нами предстала еще одна спираль. Они все были одинаковые. В отличии от тех, которые рисовал Калев, разных, странных, созданных в минуту тоски и смятения, спирали на могилах были нарисованы не дрогнувшей рукой. Человеком, так сказать, знакомым с основными принципами черчения.

— Может, раскопать ее? — спросил я. — Но мне Шимон меньше нравился. Давайте с него начнем.

— Ну, давайте, — сказал Саул.

— Нет, больные придурки, это гребаная могила! Мы не будем раскапывать гребаную могилу!

Над нами пролетел вертолет, мы одновременно запрокинули головы, наблюдая за ним.

— Это может быть важно, — сказал я. — Для Калева. Тут причина всего. Ну, может не всего, потому что все знают, что причина всего — Господь Бог. Но…

— Нет, Макси!

— Да плевать Шимон хотел на свою могилу!

Леви явно хотел добавить что-то еще, потому что замолчал он внезапно. И я понял: сейчас все случится. Только теперь до меня дошло то, что сразу нужно было понять. Он был не просто обеспокоен. Я метнулся к нему. Больше всего на свете я боялся, что Леви ударится о надгробный камень головой, что он умрет здесь. Хотя, конечно, кладбище лучшее место для этого дела, надо признать.

Я всякий раз думал, что привык к его припадкам, потому как человеку свойственна некоторая адаптивность. Но, видимо, не мне. Припадки Леви всегда пугали меня. Наверное, потому что Леви узнал, что такое эпилептический статус раньше, чем что такое секс, и мне приходилось слушать о его страхах, так они передавались мне.

Наверное, в припадках было что-то забавное. По крайней мере, хаотичные подергивания были свойственны клоунам в той же степени, что и одержимым дьяволом из второсортных фильмов. Я был абсолютно уверен: смешное в них найти можно, но почему-то не искал.

Леви лежал на снегу, его колотило, как будто внутри него сидело какое-то существо, путешествующее по его телу, желающее вырваться наружу, запертое и злобное. Припадки Леви вызывали у меня суеверный ужас, и я этого стыдился.

Когда я был маленьким, то узнал, что от нашего семейного еврейского наследия (Шикарски были в этом последовательны так же, как и Тененбаумы) остались только истории о диббуках. В детстве я был увлечен тем, что рассказывала мне мама, и хотя атмосфера была не очень зловещая (мама накладывала симпатичным, капризным женщинам румяна или красила их губы, а я сидел за соседним столиком, перед зеркалом, лампы на котором выступали как бубоны, и играл с кистями), меня все это очень трогало. Дух умершего (или то, что им только казалось, точно уже никто знать не может), живущий в чужом теле. Древний, как человек, ужас перед паразитарной инвазией мешался у меня со страхом чего-то, у чего даже названия нет, и когда мама рассказывала, как живое тело отторгает душу мертвого, я представлял что-то такое.

Страшные, бессознательные движения, кажется, будто все кости должны переломаться, будто с жизнью это вовсе не совместимо.

Я быстро сбросил с себя куртку, подложил ее под голову Леви, чтобы он не ударился, перевернул его на бок, и это далось мне с трудом, я всегда боялся сломать ему что-нибудь, хотя он был полон какой-то странной, никуда не направленной, убивающей его силы.

Ладно, была одна забавная вещь — пена, стекающая по его подбородку. Я дразнил его так в детстве, когда мы чистили зубы.

Прошла почти минута прежде, чем приступ Леви закончился, тело его расслабилось, и я тут же нащупал его пульс. Саул сказал:

— Ого.

Голос его оставался спокойным, а я боялся что-нибудь говорить, потому что мне не хотелось, чтобы Саул видел, что я испугался. Он стоял так, словно ничего не случилось, и я подумал, что ничто не имеет для него значения, и это круто. Он был в прямом смысле, как парень из кино, как персонаж, прописанный не слишком талантливым сценаристом, и потому ему было на все плевать, он просто шел по сюжету, оставленному ему каким-то студентом, живущим на кофе и сигаретах в ожидании зарплаты за свою идиотскую писанину.

— Такое бывает, — наконец сказал я. — От сильных потрясений. Правда, обычно сразу.

— А просто так бывает?

— И просто так бывает. Легче сказать, от чего не бывает. В принципе, Леви здесь можно прям заранее оставить.

К концу моей фразы он открыл глаза, взгляд его был по-особому расфокусированный, смотря так он вообще не должен был меня видеть. Такой туманный взгляд неотсюда.