Стивен Чбоски - Воображаемый друг [litres]

Так Кристофер дошел до конца книги. Больше не было подчеркиваний. Не было выделенных слов. Он вернул книгу на полку и как ни в чем не бывало покинул библиотеку. Подошел к своему шкафчику, схватил пальто и незаметно проскользнул в туалет на первом этаже, где обычно проходят соревнования на дальность. Окно было открыто – через него пятиклассники сматывались с уроков. Он не знал, услышал ли это или прочитал чьи-то мысли. Но одно знал точно: никто не увидит, как он уйдет, а времени как раз достаточно, чтобы вернуться к концу последнего урока. Дерево-то – в двух часах ходьбы от школы.

А дом Дэвида Олсона – в десяти минутах от дерева.

Дом оказался меньше, чем ему помнилось.

После переезда в «Тенистые сосны» Эмброуз здесь не бывал, но, проснувшись утром, почувствовал непреодолимую тягу зайти. Это было нечто большее, чем просто интуиция. Большее, чем тоска. Он просто хотел, пока окончательно не потерял зрение, еще раз увидеть свой старый дом.

Причем сегодня.

И отправился бы с самого утра, если бы не похороны. Естественно, он волновался. Эмброуз провел в приготовлениях всю неделю. Не имея наследников, он не экономил на ритуальных услугах. Нельзя сказать, чтобы его брату доставалось все самое лучшее при жизни, поэтому Эмброуз сделал все возможное, чтобы уж в смерти у брата все точно прошло по первому разряду. Приобрел настолько роскошные гроб и могильную плиту, насколько можно себе позволить, не впадая в безвкусицу – этого его мать чуралась пуще всего остального.

– Хороший тон за деньги не купишь, – говаривала она.

– Да и жизнь тоже, – подумал он вслух.

На похороны пришли только Кейт Риз и шериф. Тот по доброте душевной лично заезжал к Эмброузу, чтобы сообщить о стопроцентном совпадении ДНК. Когда шериф достал из кармана пакет с прядью волос Дэвида, Эмброуз только покосился на него и замотал головой. Они посмотрели друг на друга. Солдат и полицейский.

– Пусть хранится у вас, шериф. Мы раскроем это преступление.

И все. Шериф кивнул и убрал вещественное доказательство в карман.

– Шериф, – собрался с духом Эмброуз. – Вы не против прийти на похороны моего брата?

– Почту за честь, сэр.

На похоронах Эмброуз изо всех сил старался выглядеть примерным католиком. Внимательно слушал мессу отца Тома о покое и прощении. Вкусил просфоры за упокой, хотя по вкусу она напоминала пересушенный пенопласт. Вызвался нести гроб, даром что мучился поясницей и негнущимися коленями. Но лучше сломать себе хребет, чем устраниться от участия в похоронах Дэвида. Над могилой отец Том сказал прощальное слово. Эмброуз положил на могильный камень розу.

Но умиротворения не было. И слез тоже.

Только смутное беспокойство.

Ведь точка еще не поставлена.

Его брат не обрел покоя.

А его самого так и тянуло в их старый дом. Безотлагательно.

За ним по-прежнему числилась машина, но из-за слабого зрения его, согласно законодательству штата, лишили водительских прав. К счастью, Кейт Риз предложила его подвезти – она жила буквально напротив. Эмброуз был рад ее компании, потому как по мере приближения к дому в нем нарастало еще одно чувство.

Очень похожее на ужас.

Не открывай дверь. Там не ребенок! Твой брат говорил правду!

Эмброуз ступил на крыльцо. Нажал кнопку звонка. В ожидании покосился на то место, где когда-то обнаружил детскую коляску. Детский плач до сих пор звенел у него в ушах. Память сохранила беседу полицейских с отцом.

На магнитофоне отпечатки пальцев не обнаружены, сэр. На коляске тоже.

Но кто-то же сюда ее принес?!

И вопросы матери.

Почему ты не уследил за братом?!

Чтобы избавиться от неприятного чувства, Эмброуз стал разглядывать улицу. На миг вспомнил то последнее лето, после которого с Дэвидом стало твориться неладное. В ту пору на подъездных площадках все отцы с сыновьями занимались своими автомобилями. Барри Хопкинс колдовал над своим «Доджем» сорок второго года. Эта улица считалась благополучной. Все проявляли взаимовыручку. Пока мужчины слушали радиотрансляции матчей питтсбургских «Пиратов», женщины в гостиных играли в бридж, потягивая белое вино или джин. На следующее лето после исчезновения Дэвида соседи стали проводить на улице гораздо меньше времени. Детей, за редкими исключениями, не отпускали со двора. Что же до карточных игр, Олсонов никто больше не звал на партию в бридж. Мать очень обижалась, хотя Эмброуз понимал: люди боятся, что горе заразно. Но все-таки несправедливо, что вместе с сыном мать потеряла еще и друзей.

– Здравствуйте! Чем могу быть полезна?

Обернувшись ко входу, Эмброуз увидел молодую женщину. На вид лет тридцати. Симпатичную, приветливую. Он машинально снял шляпу и почувствовал, как зимний воздух холодит его лысый затылок.

– Да, мэм. Простите за беспокойство. В этом доме когда-то жила моя семья. Так вот, э-э…

Эмброуз осекся. Он хотел попросить разрешения зайти, но сейчас уже был далеко не уверен, действительно ли ему этого хочется. В груди росло напряжение. Что-то не так. Но тут вмешалась Кейт Риз.

– Мистер Олсон хотел спросить, нельзя ли ему зайти. Я Кейт Риз. Живу на этой улице, – сказала она, указав в соответствующем направлении.

– Конечно. Пожалуйста, мистер Олсон. Мой дом – ваш дом. Или наоборот? – пошутила хозяйка.

С натянутой улыбкой Эмброуз переступил через порог. Когда дверь захлопнулась, он машинально повернулся к вешалке, чтобы оставить пальто и шляпу. Но, конечно, материнской вешалки уже не было. И обоев тоже. Да и ее самой.

– Сварить вам кофе, сэр? – предложила женщина.

Эмброуза совершенно не тянуло пить кофе; ему хотелось поскорее остаться в одиночестве, наедине со своими мыслями. Без лишних слов он согласился на чашку какого-то «ванильного ореха» и поблагодарил женщину за радушие. Миссис Риз осталась с хозяйкой – Джилл, как та представилась – на кухне и завела оживленную дискуссию о ценах на недвижимость в этом районе.

Эмброуз прошел через гостиную. Камин сохранился, но ковровое покрытие с пола убрали, чтобы открыть паркет. Ковролин, насколько ему помнилось, некогда был признаком статуса. Как гордилась мать, когда отцу подняли зарплату и они смогли себе это позволить. А Джилл наверняка так же гордилась своим паркетом, потому что все новое – это хорошо забытое старое. Быть может, когда Джилл состарится и продаст дом, в моду опять войдет ковролин, и какая-нибудь молодая парочка будет потешаться над устаревшими паркетными дощечками.

У него за спиной скрипнула половица.

Он быстро обернулся, ожидая увидеть Джилл с чашкой кофе. Но рядом никого не было. Только пустая комната и звук его собственного дыхания. Эмброуз заметил, что Джилл поставила диван в западный угол. Его мать предпочитала восточный – из-за вечернего света. В те годы гостиная использовалась как жилая комната. А не как просмотровый зал. Ему вспомнилось, как отец купил первый черно-белый телевизор. Мать решила, что настал конец света.