Алексей Баев - Тики Ту [СИ]

— Представляете, её уже купили, — дрожащим голосом сказала Дарька. — Выставка первый день, а её уже…

— Ну, ну, ну… девочка моя, — встревожилась Светлана Владимировна. — Ну-ка не расстраивайся. Купили? Дело поправимое. Мы сейчас же найдём организаторов и через них свяжемся с владельцем. Если ты хочешь непременно эту картину, обещаю — она будет твоя.

— Присоединяюсь к обещанию, — улыбнулся Макферерли.

Ему, безусловно, было жалко расставаться с полотном, но чего не сделаешь ради близкого человека?

— Поступим проще, — сказал он. — Никого мы искать не будем, ни с кем связываться тоже. Дело в том, что эту картину приобрёл я… Вам в подарок, мисс Аль-Заббар. Оставались сомнения, понравится ли…

— Фергюс, — похоже, ни девчонка, ни её мать не могли поверить в его слова.

— Единственное, — как ни в чём не бывало продолжал продюсер, — полотно взять сразу не получится. По условиям организаторов, экспозиция должна оставаться неизменной до самого закрытия. Пару-то недель, надеюсь, потерпите?

— Да. Пару-то недель как-нибудь потерплю, — вновь засияла Дарька.

— Мистер Макферерли, признайтесь — вы волшебник? — улыбнулась Светлана Владимировна.

— Не поверите, с момента рождения, — совершенно серьёзно ответил продюсер.

Но тут же рассмеялся.

— Хотите, угадаю ещё одно ваше желание? — подмигнув, спросил Макферели.

— А хочу! — потребовала Дарька.

— Мороженое, — произнёс продюсер тоном, не терпящим возражений. — Вы, кажется, предпочитаете эскимо?

— Феноменально, Фергюс! — чуть не ахнула Дария. — Из всех лакомств, которые есть на свете, вы выбрали именно то, которое я по-настоящему ненавижу.

Через пару часов они сидели в тихом ресторанчике неподалеку от Калужской заставы и разговаривали на отвлечённые темы. Попивая восхитительное молодое вино под какие-то лёгкие закуски…

Ферериус чувствовал… Нет, не чувствовал. Знал. Это последний вечер, когда они вот так, запросто, сидят втроём, смеются, болтают ни о чём…

Сегодня ночью Дарька прочтёт дневник Власа Якушева и послезавтра уйдёт в себя. Надолго. Если не навсегда…

Он надеялся, что проклятые бумаги, которым правильное место — в костре, сгорят на самом деле. Исчезнут, обернутся в прах, испарятся, наконец… Надеялся, но не верил. Потому что соперничать с ним — с Тики Ту, с его каким-то феноменально-чудовищным магнетизмом в одиночестве не с руки. Даже полномочному послу Сфер. И мелкий демон-хранитель тут совсем не подмога.

Да. Можно дневник уничтожить. Можно. И отсрочить неизбежное тоже. Но преодолеть влияние этой страшной силы… Увы…

В произошедшее невозможно было поверить, но факт — вещь упрямая.

Татьяна Власовна Клюжева действительно умерла. Ровно через тринадцать минут, предсказанных Ферериусом. И от разрыва сердца.

Миша, который не раз видел чужую смерть, сейчас, при виде бездыханного тела «Берёзы», ёжился и откровенно чего-то побаивался, ощущая в душе нечто, что, должно быть, некогда испытывали несчастные рабы, которых должны похоронить в одной могиле с усопшим хозяином. Агафонову казалось, что временно невменяемый Клюжев, стоящий теперь на коленях рядом с диваном, на котором до сих пор лежало остывающее тело его супруги, поднимет вдруг голову и метнет в него из глаз парочку убийственных молний.

Но обошлось.

— Михал Михалыч…

Миша вздрогнул, почувствовав, что кто-то дёрнул его за рукав. Нина?

— Пойдёмте в другую комнату. Папе надо побыть одному.

Точно. Нина. Глаза сухие, непроницаемые. И чёрные, как безлунная ночь. Траур даже в них…

— Да, конечно, — негромко отозвался он, как только сообразил, чего от него хотят.

Они на цыпочках вышли в коридор, и Агафонов осторожно, чтобы не дай Бог не скрипнуть петлми и не хлопнуть, прикрыл за собой дверь. Нина не отпустила рукав его пиджака, и теперь тянула Мишу за собой с яростной настойчивостью. Списав такое поведение на состояние девушки, которая, похоже, только недавно и ещё не до конца оправилась от шока, Агафонов сопротивляться не стал. Несколько шагов по коридору, ещё одна дверь, ещё… И вот они стоят на пороге тёмно-зёленой комнаты с огромной кроватью.

— Тётя Света подъедет попозже, — прошептала Нина. — Ей надо договориться о похоронах… Это она попросила меня показать вам картины деда. Сказала, что для дела.

— Да, для дела, — кивнул Миша и тут же смутился: — Нина, простите, мне очень неловко…

— Ничего страшного, — печально усмехнулась девушка. — Мне намного легче оттого, что я сейчас в квартире не одна. Папа — не в счёт, сами понимаете… Он… очень любил маму, хоть они и ссорились из-за каждого пустяка. А я… Я такая сволочь, Михал Михалыч… Отец позвонил, сказал, что мама умерла, а я тут была, в соседнем подъезде, у подруги…

Голос младшей Клюжевой дрогнул.

— И рассмеялась… Представляете? Позлорадствовала… Сука… Я такая сука, Михал Михалыч!

Нину передёрнуло от собственных чувств и слов, но ни одной слезинки из её глаз так и не выкатилось. Девушка, всё держась за Мишин пиджак, замерла посреди комнаты в каком-то совершенно нелепом наряде. Вся в чёрной коже. Куртка, штаны, берцы… Взгляд затуманен. Тонкие губы искривлены в безумной улыбке. На левом мизинце покачивается маятником кольцо с ключами. Влево-вправо, влево-вправо, тик-так, тик-так…

Нда… А ведь у девчонки горе. Что б сказать-то такое? В утешение? Чёрт… И слов не подобрать…

На помощь пришёл зуммер звонка. Натуральный треск, прогремевший откуда-то издали. Откуда? Да из прихожей, вот откуда.

— Извините, — прошептала Нина, резко дёрнувшись.

Пиджак освободился. Связка ключей грохнулась на пол.

— Кто-то пришёл. Наверное, Катя. Я пойду? Открою?

Подняв упавшие ключи и протянув их Нине, Агафонов кивнул.

— Конечно.

Оставшись в одиночестве, Миша вздохнул с облегчением. Огляделся.

Спальня как спальня. Довольно уютная и какая-то… тёплая? Пожалуй. Дерево и зелень. Приятные оттенки… Бельевой шкаф, туалетный столик, пара стульев — всё старинное, с любовью отреставрированное. Не пошлый новодел, видно. Эпоха элегантного «мастера Гамбса»… Только шторы новые. И кровать из «Икеа». Но стиль выдержан. Со вкусом… Так. А это что?

Ох, ты! Это ж как раз они. Те самые…

Два полотна работы Власа Якушева, репрессированного отца Татьяны Клюжевой, о которых намедни рассказывала Светлана Аль-Заббар, впечатляли поболее прочих единиц интерьера. Старыми они не выглядели. И подвешены были странно. При том, что стенное пространство вполне позволяло разместить их где угодно, и «Навигатор», и «Четверг» втиснулись в довольно узкий простенок меж двух окон. Одно полотно над другим.

Миша почему-то раньше решил для себя, что картины эти будут огромными, давящими на психику не только сюжетами и тонами, но и размерами. Теперь же, заметив два небольших квадрата — сантиметров сорок на сорок, наверное, да ещё и в тоненьких светлых рамках, он сначала почувствовал нечто вроде разочарования. Однако, приблизившись вплотную, впечатление изменил. Кардинально.