Альфред Хичкок - Музей Монстров [сборник litres]

Вскоре она устала и замедлила движения. Мы снова увидели лицо пожилого человека. Она протащила старика через всю комнату и толкнула его на одну из кроватей. Он сел, часто заморгал и ощупал голову, словно хотел убедиться, что ему не свернули шею.

– Прошу прощения, – сказала незваная гостья. – Я готова принести любые извинения за то, что произошло между вами.

Женщина говорила почти на идеальном английском языке.

– Какой ужас! Поверьте, господа, это только моя вина! Я оставила его на десять минут. Всего лишь на десять минут, и он снова принялся за старое!

Она выглядела очень опечаленной и взволнованной. Парень начал отвязывать руку от стола. Девушка и я молча стояли в центре комнаты.

– Он просто ходячая угроза для людей, – продолжала женщина. – Там, где мы жили прежде, этот злодей отрезал пальцы у сорока семи человек и проиграл одиннадцать машин. В конце концов, ему пригрозили смертью, и нам пришлось уехать. Вот почему я привезла его сюда.

– Мы только хотели устроить небольшое пари, – бормотал с кровати старичок.

– Я полагаю, он спорил с вами на машину? – спросила женщина.

– Да, – ответил парень. – На «Кодиллак».

– У него нет машины. Она моя! И я сгораю от стыда, что он спорил с вами на то, что ему не принадлежит. Мне стыдно за него, и я приношу вам свои извинения.

Мне она показалась прекрасной и милой женщиной.

– Ладно, – произнес я, – вот ключи от вашей машины.

Я положил их на стол.

– Мы только хотели немного развлечься, – скулил старик.

– Ему больше не на что спорить, – сказала женщина. – У него ничего не осталось. Ни одной вещи. Я давнымдавно выиграла все, что он когда-то имел. На это ушло немало времени, и мне пришлось нелегко, но я выиграла у него все до последнего цента.

Она взглянула на юношу, улыбнулась ему печальной улыбкой и подошла к столу, чтобы взять со стола ключи от машины. И вот тогда я увидел, что на ее руке остался всего один палец – большой…

(Криминальная история, рассказанная Эдисоном Хиллом)

Я пришел сюда, чтобы посмотреть на голых красоток. Пришел, как и все остальные посетители. Это распространенная слабость. Взгромоздившись на табурет в конце стойки бара, я подозвал хозяина заведения, оборвав его болтовню с двумя завсегдатаями.

– Налей на троих, – сказал я. – Нет, на четверых и хлопни одну со мной. Что новенького, Джек? Я слышал, ты тут устроил для публики кабинку с порнухой?

– Привет, Эд. Запомни, парень, у меня не порнуха, а настоящее искусство.

– Какая разница?

– Если девки ведут себя спокойно – это искусство, а вот если начинают извиваться и крутить задом – тогда закон против. Такие правила. На, посмотри.

Он дал мне программу. Я прочел:

Джой-клуб представляет:

«МАГИЧЕСКОЕ ЗЕРКАЛО»

Прекрасные модели в серии развлекательных и художественных живых картин.

22.0 «Афродита» – Эстелла

23.0 «Жертвоприношение солнцу» – Эстелла и Хейзл

24.0 «Верховная жрица» – Хейзл

01.0 «Жертва на алтаре» – Эстелла

02.0 «Поклонение Пану» – Эстелла и Хейзл

(Посетителям рекомендуется воздерживаться от свиста, топанья ногами и прочих нарушений художественной чистоты показа.)

Последнее замечание было излишним. Заведение Джека Джоя славилось строгими правилами.

На другой стороне программки я увидел новый перечень цен, из которого узнал, что стаканчик в моей руке обойдется мне вдвое дороже, чем я предполагал. Тем не менее, зал был битком набит народом – простаками вроде меня. Я хотел было по-дружески сказать Джеку, что обещаю зажмуриваться во время шоу, если он возьмет за выпивку по старой цене, но тут из-за стойки раздались два резких звонка – два пронзительных сигнала, похожих на морзянку.

– Одиннадцатичасовой показ, – объяснил Джек и, присев за стойку, начал там копаться.

Заглянув вниз, я заметил под стойкой какую-то продолговатую штуковину. Ее украшало столько электрических приспособлений, что их хватило бы на веселенькую рождественскую елку для бойскаутов – переключатели, кнопки, ручки реостатов, пластинки для проигрывателя и ручной микрофон. Я нагнулся, чтобы рассмотреть ящик получше. У меня слабость к таким вещам – наверное, от моего старика. Он ведь назвал меня Томас Алва Эдисон Хилл в надежде, что я пойду по стопам его идола. Но я здорово разочаровал его: мне так и не удалось придумать атомную бомбу, хотя иногда я пытаюсь починить свою пишущую машинку.

Джек щелкнул переключателем и взял микрофон. Его голос загремел из колонок музыкального автомата.

– А сейчас мы представляем «Магическое зеркало»!

Проигрыватель заиграл «Гимн солнцу» из «Золотого петушка», и Джой медленно повернул ручку реостата. Освещение в зале погасло, а «Магическое зеркало» медленно осветилось. «Зеркалом» служила стеклянная перегородка шириной около десяти футов и высотой около восьми. Она отделяла от зала небольшую сцену на балконе. Когда в баре горел свет и огни на сцене были погашены, стекло оставалось непроницаемым и выглядело как зеркало. Когда же свет в зале гас, а на сцене – включался, сквозь стекло начинала медленно проступать картина.

В баре осталась гореть только лампа под стойкой у Джека. Она освещала его фигуру и приборы. Яркий свет лампы слепил мне глаза; я прикрыл их рукой и уставился на сцену. А там было на что посмотреть.

Представьте: две девушки – блондинка и брюнетка. Алтарь или стол, на котором, как символ сладострастия, раскинулась блондинка. Брюнетка застыла у алтаря, схватив блондинку за волосы и занеся другой рукой причудливый кинжал. Задник сцены переливался золотым и темно-синим цветом, изображая яркие солнечные лучи на псевдоегипетский или ацтекский манер? Но никто не смотрел на задник – все взоры ласкали девчонок.

На брюнетке был высокий головной убор, серебряные сандалии и набедренная повязка из стеклянных побрякушек. И больше ничего! Никакого намека на бюстгальтер. А блондинка вообще была гола как устрица. Ее колено на авансцене приподнялось ровно настолько, чтобы заткнуть рот скулящим блюстителям нравов.

Я не смотрел на голую блондинку; мой взгляд тянулся к ней – брюнетке.

И хотя сыграли свою роль две милые торчащие грудки, длина грациозных ног, форма бедер, боков и прочего, тем не менее меня потрясло какое-то общее впечатление. Она была просто до боли хороша. Кто-то рядом воскликнул:

– Обалдеть можно! Тащусь от нее!

Я хотел уже шикнуть на него, как вдруг понял, что это мой собственный голос.