Дарья Бобылёва - Ночной взгляд [litres]

Когда Владя заканчивал второй класс, дедушку положили в больницу. Пока собирали для него вещи, бабушка чуть не выкинула засаленные карты – дедушка отобрал колоду, раскричался. Потом все немного успокоились, понесли вещи в прихожую – а оставшуюся на столе колоду тихо утянул Владя.

Еще через неделю мама, когда вела Владю из школы, вдруг расплакалась прямо на улице и сказала, что дедушка умер. Владя непонимающе на нее посмотрел, а потом потихоньку высвободил руку из ее пальцев. Ему было стыдно идти рядом с мамой, которая прилюдно ревет, как маленькая. В то, что дедушка действительно умер, он тогда не поверил ни капельки.

Большое зеркало в прихожей ослепили наволочкой в цветочек. На других зеркалах тоже что-то висело – платки, полотенца. В доме как будто затеяли стирку. Постоянно приходили родственники и знакомые, их кормили, наливали, и они с готовностью плакали. Сквозь эту икающую от слез и переедания толпу Владя пробрался в дедушкин кабинет, нашел фотоальбом и взял из ящика стола пахучую турку для кофе. Чувствуя, что это все-таки воровство, пусть и благородное, спрятал фотоальбом на груди, под рубашкой, приобретя от этого несколько прямоугольную форму. Турку убрал за спину, направился к двери – и столкнулся с тетей Машей. Тетя Маша шумно и влажно потянула носом и, не обратив никакого внимания на Владины подозрительные формы и старательно заведенную за спину руку, вдруг с надрывным упреком сказала:

– Не плачешь! Не жалко тебе дедушку!

Владя не знал, что полагается ответить, и очень боялся выронить свою добычу.

– Никого не любишь! – покачала головой тетя Маша и вышла из кабинета. Теперь ее трубный насморочный голос разносился в коридоре: – Люсь, он у тебя хоть кого-нибудь любит? Дедушка с ним так возился, а он… И в кого такой уродился!

– В отца, – плакала в ответ мама. – Весь в отца, а что я поделаю… ой Машенька-а…

В доме еще долго шумели, приезжали, уезжали, торжественно выговаривали слово «похороны». Мама все не шла спать, а Владя лежал в постели и разглядывал альбом. Точнее, одну фотографию: маменька и папенька на диване, трое крошек изображают игру в мяч. Владя думал, что теперь дедушка, значит, ушел внутрь, к братику и сестричке, и поселился там, на ковре, а Владю оставил одного. Только теперь он понял, что прозрачно-пустые глаза альбомной родни – это глаза мертвых. Но Владя их не боялся, он вообще боялся только того чудовища под кроватью, которое дедушка давно прогнал. Он поскреб матовую поверхность снимка ногтем:

– Отдайте деду.

Ничего – ни шороха, ни стука, ни тихого завывания в углу, как в фильмах.

– Отдайте деду. Деда мой.

Он выключил свет, закрыл глаза и стал думать о дедушке и о своей обиде, о том, что он остался совсем один. И о том, как хочет, нет, требует, замирая от ужаса перед собственной наглостью, чтобы дедушку выпустили из старого снимка и вернули на место: в кабинет, в кресло с затхло пахнущим валиком под поясницей. Владя хотел этого так сильно, что у него даже заболел живот.

Квартира осталась за Владиными мамой и бабушкой, но на движимое имущество дочери и другая родня бронзоволикого академика налетели, как птицы на рябину. По частям утащили библиотеку, мебель «красного дерева» (на самом деле – неизвестно из чего, но добротная), столовое серебро, хрусталь – этого добра было много, в основном не распечатанные коробки с подарочными наборами. Дедушка, получив очередное подношение, ставил его в шкаф, не глядя. Пропали даже всякие мелочи, захламлявшие кабинет: бинокли, древние фотоаппараты, сувениры из санаториев, вроде обязательного деревянного орла или гигантских карандашей, натюрморты и пейзажи неизвестного авторства, дедушкин портрет маслом, из-за которого бабушка поругалась с тетей Клавой, и в итоге портрет вернулся – уже в бабушкину комнату.

И Владе неожиданно досталась часть наследства: после того как были соблюдены все ритуалы и выдержаны мистические сроки, его переселили в опустевший и посветлевший дедушкин кабинет. Вместе с кроватью, маленьким столиком и ящиком для игрушек.

– Рано ему свою комнату, – недовольно сказала бабушка. – Мы вон впятером в одной спали.

Мама привычно забормотала что-то заискивающее, и бабушка смягчилась. На самом деле она уже давно одобрила Владин переезд – не пустовать же комнате. Но эти оттопыренные уши, диатезные щеки, недружелюбный взгляд исподлобья буквально вынуждали ее ворчать.

– И только попробуй тут что-нибудь разрисовать или поцарапать, – объявила бабушка Владе и ушла в свою комнату, размышляя: нет, ну какой трудный ребенок, надо же, как действует на нервы.

Оставшись один, Владя поводил пальцем по обоям бывшего кабинета. На пальце осталось синее.

– Деда, – влюбленно вздохнул Владя.

Поздно вечером, когда все разошлись по своим комнатам, Владя начал действовать. Нашел в кухонном шкафу, в самом низу, где хранились соль и сода, остатки дедушкиного кофе. Он был в зернах, но Владя решил, что и так сойдет. Ссыпал зерна в турку, налил холодной воды и поставил этот кофейный суп на плиту.

Когда вода закипела, и даже смутно запахло кофе, Владя на цыпочках вернулся в бывший дедушкин кабинет. Хотел поставить турку на стол, но испугался, что останется пятно, и поставил на пол. Достал потемневшие от времени и прикосновений карты, разложил их для пасьянса на ковре. Раскрыл фотоальбом.

– Деда, приходи, – неуверенно обратился он к полусмазанному мальчику. – Я вот тебе все сделал…

Семейство, забравшее дедушку, смотрело на него мертвыми спокойными глазами.

Владя поводил рукой над картами, которые лежали рубашкой кверху, загадал: если вытащит туза червей, то деда вернется. Потом подумал, что вряд ли выйдет сразу туз, и загадал просто червонную карту, любую. Вытащилась бубновая десятка, но ведь это тоже была красная масть…

Ритуал надо было как-то продолжать. Владя закрыл альбом, поставил на обложку турку и начал бормотать только что придуманное заклинание:

– Акара-манакара-тацакара… Деда, приходи! Деда, приходи!..

Потом спохватился: а вдруг от горячего испортятся фотографии? Торопливо отставил турку, посмотрел на снимок – нет, все такие же, сидят, довольные. У них и диван, и ковер мягкий, и они вместе – конечно, им хорошо. Владя с размаху ткнул пальцем в лицо благородной прабабушке Ираиде:

– Отдайте деду!

Потом – братику Юре (целился в ускользающую кружевную девочку, но пожалел):

– Деда мой!

Владя очень ждал, что, может, замигает лампочка в люстре, или упадет с полки одна из оставшихся дедушкиных книг – никому не приглянувшихся научных трудов, – или застучит в углу неведомо что. Но было тихо, бубнил за стеной вечный телевизор, и только мохнатая ночная бабочка, рассыпая с крыльев нежную пыль, упала вдруг прямо в турку, где плавали в остывающей воде кофейные зерна.