Андрей Сенников - Врастая кровью

Так или иначе, всё свелось к способности отдавать… Хотя бы и жизнь. Толку, правда, немного…

Рот скривился в усмешке и застыл.

Может, надо попросить? Дотронуться до белых костяных змей, сжать волокнистые хвосты умирающими пальцами, и пустить оставшуюся искру под корявую кожу до самой последней иглы, царапающей небо. Попросить и слушать, слушать…

«Не проси много, твоё желание может исполниться».

Голос отца состарился, как надтреснутый шёпот тельмучина в Узелках, но звучал так же непреклонно и окончательно, как в последний раз. Эхо замерло в неподвижном воздухе — плотно, тяжело, — бери, режь его на куски, руби. Пальцы, почти потерявшие чувствительность, нащупали на поясе чехол со складным ножом. Не-е-е-т, не рубить… Ему тоже надо сделать подношение. В его теле осталось так мало жизни, что он запросто может не услышать ответ. Это должно быть что-то посерьёзнее обрывка полотна, он же не удачи в охоте хочет…

«Не проси много…»

К чёрту! Искалеченную ногу он не чувствовал совсем. Остальное тело казалось чужим, отдельным от потока остывающего сознания, и едва реагировало на команды. Степан опустил взгляд, выцарапывая нож из чехла, и… оторопело уставился на нелепый, чудовищно-гротескный бугор в паху.

Лезвие выскочило из рукоятки с маслянистым щелчком.

Нет, это не игра света и теней. Это…

Степан вспорол пояс штанов. Камуфляжная ткань пошла с хрустом, прорехой до середины бедра… Он сталкивался с подобным. Да, доктор, встречал… Это, конечно, не эрекция. Спастическое сокращение седалищно-кавернозных мышц, непосредственно переходящее в трупное окоченение… Чаще всего у лиц в реактивном состоянии. Как у него…

Через пару недель, когда гнилостные газы соберутся в лакунах пещеристых тел — всё будет выглядеть ещё хуже. Или нелепей.

Мутная слеза выкатилась на щеку. В сырых тенях зашевелились ленты, качнулись ремешки, щёлкнули бусы. Степан завалился набок и пополз обратно к Вике. Луч фонаря метался по сторонам, выстукивая на обнажённых корнях рваный ритм. В полосы света сыпались кусочки коры и слюдяно поблёскивали. Главное, не просить много — нитка холодной слюны тянулась к подбородку, — ровно столько, чтобы хватило наказать…

Он принялся срезать одежду с тела, стараясь не смотреть на расплывшиеся полушария грудей с торчащими чёрными сосками, голубоватую кожу в паутине багровых вен; не замечать лиловых пятен на предплечьях и бёдрах; синеву под ободранным лаком ногтей и холодный, белый блеск под едва сомкнутыми веками. Она следила за ним сквозь ресницы с неряшливыми комочками туши. Углы бледного рта прятали скверную улыбку.

Воздух в хижине загустел, в прорехи крыши сочилась темнота. Мох на стенах шевелился, дрожали нитяные волоски на белёсых корнях. Степан не чувствовал своего дыхания. Какие-то слова рвались из горла, потерявшего способность вытолкнуть их рта, и темноту вспарывало сдавленное мычание. Скрипели венцы сруба, на голый живот Вики сыпалась труха, которую он безотчётно смахивал деревянной ладонью… Всё. Только не останавливайся, не думай, не останавливайся… Степан быстро сделал два длинных надреза на своём бедре. Кровь едва выступила, чёрная, вязкая. Боли почти не было. Он чиркнул два раза поперёк, подцепил острием ножа полоску кожи, ухватил пальцами. Ямка стремительно наполнилась кровью, струйка роняла капли в чёрную хвою. Степан рванул кусок кожи вверх, обнажая трепещущее мясо…

Его подношение. Слезы текли быстрее: не то от боли, которую он не чувствовал, не то от предстоящего ужаса. Глаза почти ничего не видели. Свет фонаря слабел с каждой секундой.

Он махнул рукой, захлёстывая ближайший корень мокрой, кровяной петлёй, желтеющей остатками жировой ткани. Отпустил, с удовлетворением наблюдая, как его жертва втягивается в общее мерное раскачивание, шевеление, дрожь… и навалился на труп, глухо мыча проклятия вперемешку с мольбами.

Темнота обступила, нависла и вдруг расступилась, выпуская шевелящиеся отростки белёсых, мерцающих корней. Шелестела хвоя, с чавканьем расступалась влажная земля, освобождая невидимые бородатые корни с окаменевшими комочками земли и красными кольцами срывающихся червей. Щупальца корней потянулись к содрогающимся фигурам. Один отросток обвил лодыжку Степана, другой проткнул ягодицу, брызнул, выходя у поясницы, чёрными ягодами крови, взвился, нацелившись остриём, и опал, проткнув правое лёгкое. Степан выгнул спину, приподнявшись на руках, уже оплетённых жгутами грязных корней. Кровь ударила из разинутого рта, выплёскивая захлёбывающийся крик вверх, сквозь щели в крыше, до самых кончиков игл, царапающих черноту невидимого неба. Корни, корешки, отростки сновали вокруг тел, намертво сшивая плоть. Мёртвую, с ещё живой…

Крик оборвался влажным клёкотом. Степан уронил голову.

Вика открыла мутные глаза.

Машину на «механике» Сергачёв водил только в автошколе. На полном приводе не ездил никогда и о дополнительном рычаге на торпеде вспомнил только, когда прочно усадил «Ниву» на брюхо в безобидной, на вид, луже. Воспоминание не помогло. Двигатель натужно ревел, в салоне пахло палёным сцеплением, зубастые шины кидали комья грязи на стёкла. Под днищем ревело и клацало. Потом двигатель заглох, машина дёрнулась и замерла как издохший крокодил.

Приехали…

Виктор сглотнул вкус оружейного масла и потянул с пассажирского сиденья новую банку пива. Тайга за грязными окнами темнела без единого просвета. Стоило отвести взгляд, и деревья крохотными шажками заступали дорогу, замирая всякий раз, как только его взгляд обращался к ним. В лобовом стекле, перечёркнутым дугообразными полосами несмываемой грязи от дворников, лес стоял плотной стеной, немой и мрачной — не подступись.

Он запрокинул голову. Никак не удавалось смыть привкус воронёного металла и горький запах пороховой гари. Маслянистый аромат страха и панического изумления. Он ничего этого не хотел! Ничего, что случилось! С какой стати убивать себя?! Молодого, успешного, у которого всё впереди… Из-за какой-то беременной бляди, которой вздумалось отдать концы за сотню вёрст от ближайшего нормального сортира? Он-то здесь причём? Он только оборонялся от свихнувшегося придурка, иначе лежал бы рядом с Викой с лопаткой в башке…

«А Оксана?»

Стрелки приборов укоризненно касались красных предельных чёрточек на шкалах. Подсветка медленно угасала.

Сергачёв сунул в мокрые губы сигарету и зашарил по карманам рубахи в поисках зажигалки. Пальцы наткнулись на прореху слева. Кожа ощетинилась волосками. Сосок на груди сморщился и походил на безобразную чёрную родинку. В уцелевшем кармане что-то было: твёрдое, округлое, постукивающее. Не зажигалка, но…