Амброз Бирс - Вселенная Г. Ф. Лавкрафта. Свободные продолжения. Книга 5 [Компиляция, сетевое издание]

Внезапно он прервался, перевернув бумагу, его покрасневшие черты вновь сменила тошнотворная бледность.

— Но где же еще? Пожалуйста, Боже, Кертис, должно быть еще! Где «Песнопение Зоан», ты глупец? Как я могу направить энергию против Черного озера без этого «Песнопения»?..

— Я… я сожалею, — пробормотал я извиняющимся тоном. — Мой старый профессор в Мискатонике не смог скопировать ритуал, который вы хотели, потому что страницы в книге были не разборчивы.

Он отшатнулся с невероятным ужасом в своих глазах. Никогда я не видел, чтобы он выглядел более жалким: от его вида у меня похолодело в сердце. Затем его лицо расслабилось, его плечи опустились. Страница из письма Томпсона выпала из его ослабших пальцев, чтобы улететь в угол. Он повернулся от меня к окну, и, как бы это абсурдно не звучало, я почувствовал, что меня прогоняли. Сразу же я тактично ушел, чувствуя, что он хочет побыть наедине со своими мыслями.

Видит Боже, я хотел остаться.

В ту ночь, когда я уже разделся и готовился отойти ко сну, один из служащих позвонил мне, чтобы сказать, что Хорби громко поет или молится, и что он боится, что это может помешать другим пациентам.

— Если только они смогут услышать его сквозь этот адский лягушачий хор с болота, — сказал я иронически.

— Да, доктор. Но могу ли я дать ему снотворное?

— О, думаю да. Спокойный ночной сон не повредит ему. Он выглядит более обезумевшим, чем обычно. Позвоните мне, если он откажется сделать это, — сказал я. Санитар согласился и повесил трубку.

Чувствуя какое-то смутное предчувствие или, возможно, простое беспокойство, я подошел к окну. Лягушки надрывались в полный голос, и луна стояла высоко, глядя на нас несчастных смертных словно гигантское око холодного белого огня. В ее сиянии я видел болотные омуты за зданием, сверкающие, как зеркала.

Краем глаза я заметил, что что-то выходит из воды и через тростники поднимается на задний двор. Что-то черное, огромное и мокрое, движущееся в лунном свете странной, косолапой, прыгающей походкой. Я моргнул, протер глаза, и это нечто исчезло. Вероятно, собака с одной из соседних ферм, подумал я. Но лужайка сверкала от чего-то скользкого! Это было похоже на слизкий след, оставленный садовым слизнем…

Спустя несколько мгновений я был потрясен ужасным отчаянным криком — криком невыразимого ужаса, такой звук, вероятно, звучит в самых глубоких безднах Ада.

Я выскочил в зал, где внезапно было полно бегущих людей. Я последовал за ними без слов. Крики продолжались и продолжались.

Но лягушки перестали кричать в те мгновения, когда начал кричать Хорби.

Да, это был Хорби. Мы ворвались в его комнату, чтобы взглянуть на сцену абсолютного хаоса. Шторы были сорваны с окна, а стекла лежали разбитые на тысячу ледяных осколков на ковре, который был пропитан слизью и водой. Холодный лунный свет торжественно лился через открытое окно.

Лицом вниз посреди осколков лежал Урия Хорби, мертвый, как камень. Его лицо застыло, словно маска невероятного страха, и я надеюсь, что никогда больше не увижу подобное выражение человеческого лица.

На его теле не было следов.

В углу комнаты сидел на коленях, склонившись лицом к полу, дежурный, который пришел, чтобы успокоить его. Человек страдал от ужасного шока. Он что-то бессвязно лепетал, его сломанная речь чередовалась с приступами идиотского, ужасного хихиканья. Он жевал и выплевывал страницы из рукописей и журналов Хорби. Они были так же затоптаны, разорваны и покрыты какой-то странной зеленоватой слизью, которая разъедала бумагу, как разбавленная кислота.

— Что здесь произошло? — спросил доктор Колби, схватив санитара за плечо и встряхнув. Тот посмотрел на него туманным взглядом, повернув к нему свое бледное залитое потом лицо. Слюна пачкала его губы и стекала по его подбородку.

— …Было что-то в лунном свете, двигаясь скачками через газон, — пробормотал он слабым голосом. — Оно… взобралось на стену и прорвалось через окно… Оно прыгнуло на мистера Хорби… Это было похоже… это было как…

Затем он снова начал свое ужасное хихиканье. Колби уставился на меня, потрясенный. Я отвел взгляд.

— Боже, какая вонь — этот запах! — пробормотал кто-то. Это было правдой. Вся комната провоняла соленой морской водой, стоячей и покрытой пеной с грязью. Это было неописуемо.

— Что ты думаешь обо всем этом, Кертис? — спросил меня вполголоса Колби, когда мы покинули комнату.

— Я не знаю, что и думать, — сказал я тихо.

— И я тоже, — вздохнул он. — Но это была ночь, которой так боялся Хорби, ночь, когда его тайный демон был полон сил. Я верю, что в его истории что-то есть.

— Я не знаю, сэр, — сказал я. Но я соврал. Потому что я знал. Мномкуа свершил свою месть…

С тех пор я обнаружил, что тоже избегаю лунного света, он заставляет меня чувствовать себя тревожно. И я читал «Некрономикон». В поисках «Песнопения Зоана», возможно, я не знаю.

Бедный Хорби…

ПРИМЕЧАНИЕГенри Стефенсона Блейна, доктора философии, куратора Коллекции Манускриптов Тихоокеанских древностей Института Санборн в Сантьяго, Калифорния:

Следующий отрывок из журналов экспедиции Копеланда-Эллингтона в Центральную Азию (1913), сделанный Гарольдом Хэдли Копеландом, единственным оставшимся в живых членом экспедиции, был обнаружен во время обычной инвентаризации работ профессора Копеланда, которые были доставлены из его имения в Институт Санборн в апреле 1928 года. Мне вряд ли следует упоминать, что профессор Копеланд является выдающимся экспертом в области тихоокеанской археологии. Его замечательный текст «Предыстория Тихого океана: предварительное исследование со ссылкой на мифологические образы Юго-Восточной Азии» (1902) остается эталонной классикой в своей области и вдохновил, по крайней мере, два поколения ученых, которые следовали по его стопам — я сам среди них. Даже его «Полинезийская мифология с заметками о цикле легенд Ктулху» (1906) хотя и отражает его печальное и все растущее тяготение к сомнительным оккультным «теориям», что привело к печальной эрозии его научной репутации и, возможно, свидетельствует о психических аберрациях, которые доминировали над ним в преклонные годы, по сей день остается массивным трудом научных исследований. Можно даже, как мне кажется, восхищаться его монументальной ученостью, которая наполняет его «Доисторический Тихий океан в свете Писания Понапе» (1911), хотя даже самый мягкий критик не может не сожалеть о том, что развивающаяся мания профессора Копеланда заставила его слишком легко принять хрупкие теории об исчезнувшей тихоокеанской цивилизации абсурдно далекой древности, которые основаны на сомнительных документах и туманных знаниях культовых пережитков — предположительно древней и высокоразвитой цивилизации, чьими остатками считаются загадочные изображения острова Пасхи и мегалитические разрушенные города Понапе и Нан-Матала.