Амброз Бирс - Летать или бояться

– Иду! – Он стиснул зубы так сильно, что заболели мышцы лица. Манерная, падкая на удовольствия сука! Ее привлекли его лицо и его репутация, и она была готова платить за свое любопытство. Но это может подождать. Сначала паук должен поймать муху и надежно опутать ее своей паутиной.

Шелковый халат, чтобы прикрывать наготу. Щетки, чтобы расчесывать волосы. Спрей от дурного запаха изо рта. Жеребец был почти готов к представлению.

В ванной имелось окно. Он раздвинул занавески и всмотрелся в ночь. Далеко внизу россыпь огней ковром устилала тонущую в тумане землю. Лондон был приятным городом, Англия – приятным местом на земле. Очень подходящим, особенно для игроков: они не платили налогов с выигрышей. А в его случае – более приятным, чем любое другое: куш был очень велик. Не только в смысле денег, это для плебеев, – важно было установить правильные связи, и тогда каждый день превратится в Рождество.

Лондон. Город, который Особые люди ценили очень высоко.

– Фрэнк!

Нетерпение. Раздражение. Высокомерие. Женщина ждала, чтобы ее обслужили.

Она была высокой и отличалась той особой худобой, что делает женщину похожей на школьницу-переростка, которой положено носить твидовые юбки и ходить с хоккейными клюшками. Но ее внешность была обманчива. Межродственные браки на протяжении поколений привели к глубокому декадансу и породили множество буйных расстройств. Женщина была клинически безумна, но в ее кругах это слово никогда не употребляли – только «эксцентрична», никогда не говорили «глупа» – только «безрассудна», никогда не называли женщину злобной или жестокой – только «забавной».

Он протянул руки, обнял ее и надавил на ее глазные яблоки большими пальцами. От внезапной боли она отпрянула. Он надавил сильнее, и она закричала от уже невыносимой боли и страха ослепнуть. У него в мозгу тикали воображаемые часы, отсчитывая секунды. Пятьдесят одна, пятьдесят две…

Он нажал пальцем на головку кольца.

– Фрэнк!

Он протянул руки и обнял ее, сердце его все еще колотилось от удовольствия, которое он испытал, причиняя ей боль. Он поцеловал ее с отточенным мастерством, нежно прикусив зубами, провел руками по ее телу, и тонкая ткань с шуршанием упала с ее плеч. Он прикусил чуть сильнее и почувствовал, как она напряглась.

– Не делай так! – резко приказала она. – Ненавижу, когда так делают!

Двойка. Считая секунды, Фрэнк тянулся к выключателю. Как только погас свет, она извернулась и оттолкнула его.

– Ненавижу темноту! Неужели ты такой же, как все остальные?

Вторая двойка. Осталось двадцать секунд. Хватит для еще одного опыта. Он нащупал ее в темноте, пробежал по ее телу ладонями с натренированной решительностью. Она ахнула от наслаждения.

Он нажал на головку кольца.

– Фрэнк!

Он протянул руки, обнял ее, на сей раз не делая попытки прикусить ни так ни эдак. Ее одежда с шуршанием упала на пол, обнажив кожу, мерцавшую, как жемчуг на свету. Он смотрел на нее с откровенным восхищением, руки скользили по ее телу так, как ей нравилось.

Закрыв глаза, она вонзила ногти ему в спину.

– Говори со мной, – потребовала она. – Говори со мной!

Он начал отсчитывать секунды.

Позднее, пока она лежала, забывшись сном от пресыщения, он, отдыхая, курил и размышлял, странным образом изумленный. Он был идеальным любовником. Говорил и делал именно то, чего она хотела, точно в том порядке, в каком она этого хотела, и – что еще важнее – говорил и делал это безо всякого побуждения с ее стороны. Он был ее отражением. Эхом ее потребностей. Почему бы и нет? Изучив, испробовав и стерев все неверные ходы, он усердно трудился, следуя намеченному ею самой чертежу желаний. Каким же еще любовником мог он быть, если не идеальным?

Повернувшись, он посмотрел на женщину не как на существо из плоти и крови, а как на ступеньку лестницы, ведущей к признанию. Фрэнк Уэстон проделал большой путь и намеревался карабкаться еще выше.

Она вздохнула, открыла глаза, увидела классическую красоту его лица.

– Дорогой!

Он сказал то, что она хотела услышать.

Она снова вздохнула, звук был тот же, смысл – другой:

– Сегодня вечером увидимся?

– Нет.

– Фрэнк! – Она резко села от прилива ревности. – Почему нет? Ты говорил…

– Я знаю, что я говорил, и не отказываюсь ни от одного слова, – перебил он ее. – Но мне нужно лететь в Нью-Йорк. По делам, – добавил он. – В конце концов, надо же мне зарабатывать на жизнь.

Она заглотила наживку.

– Об этом можешь не беспокоиться. Я поговорю с папой, и…

Он поцеловал ее.

– И все же мне надо лететь, – упрямо повторил он. Под простыней его руки делали то, чего она от него хотела. – А когда я вернусь…

– Я получу развод, – подхватила она. – И мы поженимся.

Рождество, подумал он. Небо уже побледнело от близкого рассвета.

«Полетели со мной!» – как поется в песне [21] Песня «Come fly with me» (музыка Джимми Ван Хэйсена, стихи Сэмми Кана) была написана в 1957 г. для Фрэнка Синатры и стала заглавной песней его альбома, выпущенного в 1958 г. . Я – светящаяся новая комета; две стюардессы – сплошные ноги, глаза и шелковые волосы, во взгляде: «Можешь смотреть на меня, потому что я красива, но даже не думай прикоснуться ко мне»; летный экипаж и семьдесят три пассажира, лишь восемнадцать из которых путешествовали первым классом. Места хватало для всех, и Фрэнку это очень нравилось.

Он чувствовал себя усталым. Ночь была лихорадочной, и утро не лучше. Приятно было теперь расслабиться и, тщательно пристегнувшись, развалиться в моделированном кресле [22] Кресло, соответствующее форме тела человека. , пока сопла засасывали воздух и изрыгали позади себя рукотворные смерчи, посылающие самолет вперед по взлетной полосе, а потом – вверх, в небо. Лондон постепенно исчезал из виду, облака налетали сверху, как комки грязного хлопка, а потом осталось только солнце – внимательный зрачок в безбрежной радужной оболочке синевы.

На Запад, молодой человек! – самодовольно подумал Фрэнк. А что? Кроме любви к путешествиям, другой причины лететь у него не было, но от его недолгого отсутствия ее сердце должно было преисполниться еще большей любовью. И сам полет вызывал приятное возбуждение. Он любил смотреть вниз и думать о пустоте между ним и землей. Ощущать, как желудок сжимается от акрофобии, и испытывать сладостное чувство страха, пребывая при этом в полной безопасности. Внутри самолета высота не имела никакого значения. Если смотреть только прямо перед собой, можно было представить себя в пульмановском вагоне.

Он отстегнул ремень, вытянул ноги, глянул в иллюминатор и услышал в динамике голос пилота, сообщавшего, что они летят на высоте десяти тысяч трехсот шестидесяти метров со скоростью восемьсот шестьдесят километров в час.