Лев Протасов - Красные озера [Publisher: SelfPub]

Было тепло, но не жарко. Солнце закуталось в облачную пелену, небо было белое, как снег. Посредине его разрезала сероватая полоса заводского дыма.

Радлов шел по неровным холмам, вдыхал медный воздух, пытаясь им насытиться и привести себя в чувства. Тяжелые веки скользили книзу сами собой. Глаза невыносимо жгло от полопавшихся сосудов.

Впрочем, приметив у своего особняка, слева от ворот, семерых человек, Петр вспомнил о вчерашнем предупреждении и более-менее встрепенулся. Шалый расхаживал взад-вперед и трясся от кровожадного нетерпения. Рябой что-то ему нашептывал, бегая хвостиком позади. Еще четверо человек стояли в стороне с камнями в руках. Ленкин муж был отдельно – курил и явно старался избежать участия в запланированном преступлении.

Петр замер на мгновение, а затем упрямо двинулся вперед, прямиком на толпу.

– Меня, что ли, ждете? – спросил он громко.

– Бейте его! – завизжал Шалый.

Люди постояли некоторое время в нерешительности, кто-то крикнул:

– Это ведь ты, ты завод построил! Это из-за тебя всё, гнида!

Правда, крик вышел беззлобный – человек явно пытался с помощью него настроиться на бойню.

– Да бейте же! – приказал Бориска еще раз, и все сорвались вперед.

Радлову хотелось увести их от дома, увести от жены. Радлов повернул назад и бросился в сторону месторождения – туда, где были камни и холмы.

Как оголодавшие животные, шесть человек бежали, изрыгая слюну, хватали мелкие булыжники, кидали их в сторону жертвы да всякий раз мазали. Седьмой не бежал – Ленкин муж плелся последним и лишь делал вид, что бежит, хотя отстал от остальных уже метров на тридцать.

Гнали Петра до самого заграждения вокруг участка добычи – тот дышал, надрывая горло, хрипел и хватался за сердце. А впереди всех скакал рябой, от опьянения ощутивший вдруг небывалую храбрость – ему даже казалось, будто он этого слона в одиночку завалит. И он корчил страшную физиономию, на лету сыпал проклятиями да ощупывал свои карманы, пытаясь отыскать нож.

У забора Петр остановился, весь красный от напряжения. Пот застилал ему глаза, в ушах звенело, вдохнуть долго не получалось. Мутным от напряжения взором он видел надвигающегося рябого с острым лезвием в руке и толпу, беснующуюся на два шага дальше.

В последний момент Радлов метнулся куда-то вбок, к нагромождению пустой породы, оторвал от него огроменный, с человеческую голову, валун и поднял над собой. Он хотел лишь пригрозить, но рябой оказался слишком близко, и Петр со всего маху опустил валун на него сверху.

Нож упал на землю. Рябой покачался и рухнул навзничь – с камнем вместо башки.

Радлов таращился на мертвого во все глаза, не понимая, как умудрился такое натворить.

А преследователи как бежали, так и застыли разом. Кто-то из них пугливо прорычал, как собака, которую силком выставляют на мороз, кто-то взвизгнул от испуга, и все они бросились врассыпную. Первым убегал Шалый, чересчур опасавшийся за свой нос.

Петр глядел на труп, не отрываясь и не веря своим глазам. Но глаза-то не врали, и лежал на земле распластанный человечек с раскинутыми в стороны конечностями да каменной головой, которую ему приладили вместо прежней, настоящей.

Как в тумане, поплелся Петр к своему жилищу, а там сел в прихожей прямо на пол, обхватил себя руками и застонал.

Выскочила испуганная Тома.

– Что? Опять приступ?

– Не, – глухо отозвался Радлов, от бессилия проглотив последний звук в слове. – Я человека убил…

Тамара ахнула, села напротив, тоже на пол, и спросила:

– Кого?

– Не знаю, как звать. С Шалым ходил. Лицо обезображенное.

Женщина пододвинулась ближе, обняла мужа, крепко прижала его к себе и тихо, полушепотом, произнесла:

– Петь, Петя! Это не люди.

Они стала раскачиваться, будто ребенка успокаивала, и повторила:

– Это не люди, Петенька. Они же как клопы. Их давить надо.

Радлов совсем раскис и плакал. Тома приподняла его, надрывая спину, заставила выпрямить ноги и осторожно повела в спальню, приговаривая:

– Ты сейчас полежишь, отдохнешь, и забудется всё. Ничего и не было. Ничего и не случилось. Привиделось тебе. Конечно, привиделось, давно ведь не спал…

Нападавшие вскоре встретились дома у Ленки. Все дрожали и пили, и от дрожи не могли рюмку нормально ко рту поднести, так что больше водки лилось на пол, чем в глотку.

– Сука, – злобно прохрипел Шалый.

Остальные молчали. Хозяйка понимала, что что-то произошло не так, как планировалось, и не вмешивалась – трезвой-то и ей было страшно Бориске под горячую руку попадаться.

В какой-то момент один мужчина не выдержал, встал из-за стола и с криком:

– Да пошли вы! – выскочил на улицу, сильно хлопнув входной дверью.

На это тоже никто не проронил ни слова.

Шалый очнулся, перестал заливать в себя спиртное без продыху, огляделся по сторонам в поисках жертвы, уставился на тощего владельца дома и сказал:

– А ты х… последним бежал? А, тварь?

– Так слабосильный я, – извиняющимся тоном ответил мужичок. – И страшно. Он вон, как огромный! Валун-то голыми руками отодрал!

– Я ж тебя придушу сейчас, – и Бориска действительно пошел в его сторону, размахивая руками, но его остановили, крикнув с другого конца стола:

– Хорош собачиться! Похоронить надо этого… а то не по-людски получается. Звали-то его как?

– Да хер его знает, – Шалый пожал плечами. – Лицо рябое, рябым и звали, но только за глаза. Я вообще не помню, откуда он и как ко мне прибился.

– Без имени, значит, похороним.

– Ты гроб где возьмешь, умник?! Поедешь заказывать, да? А если боров этот нагрянет, чтоб всех нас порешить?

Ленка испуганно застонала и спряталась в соседней комнате. Ее муж осторожно подал голос:

– Лука-счастье эти гробы про запас стругает вроде. У него и возьмем.

Выпили еще и впятером отправились к Луке – без Лены, которая отчего-то рыдала в подушку да хоть с кем-либо разговаривать отказывалась.

Дом стоял нараспашку, так что вошли всей гурьбой и столпились у входа в мастерскую. Лука сидел у оконца и улыбался как-то больше обычного – то ли старая его болезнь усугубилась, а то ли по сумасшествию. У дальней стены в ряд стояли три гроба – два огромных, обитых разной таканью, и один поменьше.

– Ну что, е…ько, – обратился к нему Шалый в издевательской манере, давая волю своему гнилому языку. – Слабака-сынишку схоронил и рад, а?

– Ты охренел? – крикнул кто-то позади. – С Лукой нельзя так обращаться.

Бориска хотел что-то ответить, но кричавший ушел. И у Шалого осталось только трое товарищей.

Лука между тем поднялся на ноги, подошел к обидчику и проговорил:

– Илюшу… не тронь.

Улыбка по-прежнему блуждала у него на лице, а в глазах стояли слезы.