Лев Протасов - Красные озера [Publisher: SelfPub]

– Ого! Тут пешком-то все три надо.

– Думал, задохнусь по дороге. Ну а уж когда вернулся, смотрю – Илья лежит мокрый весь от пота и спит. Лоб трогаю – холодный. Получается, лихорадка прошла, лекарства не понадобились даже. А вчера и сегодня температура нормальная, сам бодрый. Не ест только, но это от слабости. Так что, думаю, миновала нас болезнь.

– Ну и слава богу, что миновала. Если что – ты к нам забегай, у нас всегда полный запас, и жаропонижающее есть, и против вирусов таблетки какие-то лежат вроде…

Оба почему-то вдруг замолчали. Петр прислушивался к тишине, наполнявшей комнату – сквозь нее изредка пробивалось тихое шуршание откуда-то из-под пола и совсем издалека, едва слышно, доносился мерный грохот со стороны завода. Лука погрузился в свои невеселые мысли, уголок его косого от болезненной ухмылки рта слегка подергивался – кажется, из-за многочисленных переживаний у него начинался нервный тик. Потом он выпрямился, поглядел на гостя с какой-то неизбывной печалью в глазах и произнес почти шепотом:

– Страшно у нас в селении жить стало…

– Ну оно понятно, на моей памяти такого скудного урожая никогда…

– Да я не про урожай! – перебил Лука. – Ведь за одну только зиму два человека умерли. И собутыльник шаловский тоже в этом году утонул. Пьянь, конечно, но ведь все равно жалко.

– Он не утонул, – поправил Петр. – Убили его. Ты ведь знаешь. Бориска, наверное, и убил.

– А мне говорили, будто это ты, – робко заметил обувщик.

– Я? – Радлов замер, пораженный подобными обвинениями, а потом вдруг затрясся от безудержного хохота. – Ха! Чтобы я, значит, пошел доходягу какого-то в озере купать! Ой, насмешил!

– Думал, такие слухи и до тебя доходили в свое время, – Лука издал два коротких смешка, потом сделался серьезным и завершил свою мысль: – Нет, я ведь о другом. Не важно, кто убил, и убили ли вообще, или табличку ради шутки подсунули. Просто у нас никогда столько похорон в один год не происходило. Как началось оно после Ли… прости, не хотел напоминать.

– Ничего. Я и сам думал о том, что после смерти Лизы все наперекосяк пошло. Беда за бедой на наши головы. Но я, знаешь, скажу: на все Божья воля. Оно мне так спокойнее думать, что на все Божья воля.

– Все еще в церковь ходишь? – спросил Лука с разочарованием в голосе.

– Иногда. Реже стал ходить.

– Отчего так?

– Помнишь, я про послушника рассказывал? Ну, который не тлеет? В начале января книжку выпустили с его рассуждениями… как ее, бишь… открытия ли, рассказы ли святого Алексия. В храме раздавали, я и прочел за два вечера. Там все про пользу религии написано – это понятно. И пишет еще, мол, всех людей надо любить, даже врагов – тоже понятно, в Библии так и говорится, что нужно любить. А потом еще пишет, мол, врагов церкви любить нельзя… атеистов любить нельзя… и прочее. Так это получается что? Разве не люди они? Всех же надо возлюбить-то! – Радлов немного сбился, пощелкал пальцами, пытаясь поймать безвозвратно убегающую от него мысль, и сбивчиво продолжал: – Я же молюсь, правильно? А ты, значит, по всему атеист. И по книжке выходит – враг церкви. А разве ты мне враг? Нет, мы же с тобой друзья. То есть ерунда все это! И как-то… Бог-то, он, конечно… он, конечно… – тут Петр совсем потерял мысль и невпопад подытожил: – В общем, реже ходить стал.

– В книгах разное пишут, – рассеянно отозвался Лука, а потом, не зная, что еще сказать, сменил тему: – С Тамарой-то как? Наладилось все у вас?

– В некотором роде. Она же к матери уезжала на неделю, та ей мозги задурила окончательно! Вообще-то давно уезжала, в декабре еще… Матвей как раз приходил, когда я ее обратно ждал… короче, с тех пор живем, как соседи. В разных комнатах ночуем. Я ведь не сплю нормально, так ей спальню отдал, а сам на втором этаже мучаюсь. Так, по бытовым вопросам общаемся, не более.

– Послушай, сколько уже времени прошло?

– В смысле?

– В смысле – ты когда последний раз спал? Петь, ты себя добровольно в гроб вгоняешь, сейчас же все лечится! Чувствуешь-то себя как?

– Сносно. Бодрее даже стал, привык без сна обходиться. Только иной раз сон у меня наяву случается. Лежу на днях, и не засыпал, даже дрема не напала, и надо мной вдруг Лиза склоняется. Смотрит мне в лицо долго так, пристально, а потом говорит: «Плохо мне, папа». Я к ней по имени, а она отстраняется, кривится вся и злобно так кричать начинает: «А ты и не папа совсем! Ты мне никто!». Я вскакиваю, и вроде как не просыпался, то есть… словно наяву все. Но очевидно же, что сон! Получается, я не замечаю, как засыпаю и как просыпаюсь.

– Не боишься? На заводе ведь такими темпами можно и производство запороть, а у тебя сейчас, кроме оклада, других денег нет.

– Нет, там ничего нельзя испортить…

– Разве? Ты ведь управляющий, должен организовывать рабочих за станками.

– Вроде того, – неуверенно отозвался Петр и отвел взгляд в сторону.

– По-моему, это крайне ответственная должность. Сколько там под твоим началом человек трудится? Ну хоть примерно скажи.

– Да если честно, под моим началом никто и не трудится. У горнодобытчиков с месторождения свой бригадир, а на заводе… тоже кое-какие проблемы имеются.

– Это какие же?

Радлов поднялся со своего места, в глазах его, потонувших в глубине синюшного от бессонницы лица, загорелся безумный огонек. Он набрал воздуху в грудь, словно намеревался выложить какую-то заветную тайну, но потом как-то разом сник и устало произнес:

– Не поверишь ты мне, Лука, – после чего очень быстро засобирался домой.

У выхода, судорожно натягивая шубу, он остановился на секунду и, отвечая скорее на собственные мысли, чем на вопрос обувщика, обреченно прошептал:

– Нет. Не поверишь.

До самого вечера Лука нервно расхаживал по дому, размышляя над словами Радлова. «В прошлом году он говорил, будто владельцы завода умерли, – думал обувщик. – Даже свидетельствами о смерти перед нами тряс. И ведь нисколько не боялся, что мы его за психа примем. И когда рассказывал свою нелепую историю про трубы – не боялся. Что же теперь? Настолько напуган? Или перестал мне доверять? Надо бы сходить на завод – авось, что и прояснится».

Но солнце уже утопало в красном зареве, а по пятам его следовала синяя ночь, откусывая все новые и новые куски небосвода, так что в тот день Лука остался дома. Побродил еще немного по пустым и неприбранным комнатам, дождался наступления темноты да лег спать. Собственно, он и не уснул даже, а стремительно провалился в глубокую затхлую яму, до краев набитую призраками минувшего дня и мягкой ватой, и там, в этой яме, сквозь вату и мельтешение призраков увидел толпу маленьких детей.

Лука внимательно их осматривает, в каждом замечает какой-нибудь страшный изъян – у одного ребенка лицо исполосовано шрамами, у другого поперек шеи тянется сизая борозда, как срез на дереве, у третьего бескровные губы с морским оттенком, и лица у всех такие сосредоточенные, такие печальные… словно их обидел кто.