Лев Протасов - Красные озера [Publisher: SelfPub]

– Вот это еще не читала.

На тонкой бумаге серенькими, разбегающимися друг от друга буковками было напечатано следующее:

Нешуточные страсти разгорелись вокруг дела Анны Галичевой.

Напомним, 10 апреля двое мужчин напали на женщину на Объездной трассе, обокрали и совершили в отношении нее сексуальные действия насильственного характера.

Однако общественность не спешит вставать на сторону потерпевшей.

Член общественной палаты Петр Худяков убежден: женщина виновата сама.

– Давайте рассуждать здраво, – призывает эксперт. – Вечером на трассе она могла только заниматься древнейшим ремеслом, скажем так. Разве тут может идти речь об изнасиловании? Ей банально не заплатили за услуги! Ведь когда, например, врачу не платят за операцию, заводят дело о мошенничестве, правильно? А есть ли здесь мошенничество?

Худяков считает, что нет, поскольку деятельность по оказанию таких услуг является незаконной.

– Вот когда человеку не платят за паленую водку – дела не заводят, потому что платить никто и не обязан. Нет состава преступления, – пояснил он.

В полиции также неоднократно указывали на невозможность завести дело, поскольку такие приметы, как рябое лицо одного из нападавших, встречаются сплошь и рядом.

Но не все разделяют эту точку зрения.

– Эти аргументы глупы, – утверждает директор центра помощи жертвам насилия. – Прозвучал нелепый пример про врача. Как будто там врача насильно заставили делать операцию. А если бы заставили – имело бы место насилие, будь то побои или угрозы. Мы же насилие осуждаем, а не в виктимологии копаемся. Виктимология – предмет научных поисков, а не повод закрывать дела.

Давайте тогда уж несколько десятков дел о мошенничестве закроем! Ведь жертвы сами доверились преступникам, сами и виноваты. А что касается полиции – не хотят расследовать. Там же куча поселков, на севере колония, лес – где их теперь отыщешь, этих мерзавцев!

Однако, несмотря на мнения отдельных маргиналов, большинство экспертов сходятся во мнении: преступления не было. В наш век возрождения высоких моральных ценностей проституция недопустима. В этой связи насилие – вполне адекватная мера против тех, кому эти ценности чужды.

Всю эту галиматью Радлов прочитал на одном дыхании и сплюнул, будто наглотался чего-то горького.

– Какую н-нынче чушь пишут, – сказал Матвей и пожевал губы, выражая явное неудовольствие. – Хорошо разве, что н-на деваху напали? Нет, от хорошей жизни на трассу не идут, – он помолчал немного, то ли переваривая услышанное, то ли пытаясь забыть, и спросил: – Чего еще пишут?

– Ой, что наш завод выработку увеличил, что на пустыре за горой хотят поселок какой-то строить…

– Поселок? К чему бы это?

– Дед Матвей, об этом можно даже не думать. Они пока от хотелок до дела дойдут – мы с тобой со свету сгинем.

– Ага. А у нас что происходит? А то Лука давеча заходил, т-только он же не рассказывает н-ничего.

– Все по-старому, – Петр отложил газету в сторону и вздохнул. – Пшеницу высеяли.

– Взойдет ли?

– Не знаю. Думаю, что не взойдет. На деревьях вон почки опадают, не успев раскрыться, какой уж тут урожай! Да только не послушал меня никто. Тебя бы послушали. Да, видно, не судьба.

– Н-ничего, – старик заулыбался, а прищуренные глаза его лукаво засияли. – Не вечно мне тут лежать.

Радлов пожелал ему скорейшего выздоровления и ушел, а Матвей продолжил упражняться – благо, от своей постоялицы он мог больше не прятаться.

– Ходунки-то возьми, легче будет, – подсказала Ира.

– Да н-ну их, ходунки ваши. Сам я должен. Сам.

Перечить женщина не стала и спряталась у себя, стараясь не смущать старика – она вполне догадывалась, насколько неприятны ему соглядатаи.

Двенадцатого мая был холодный день. Солнце пробивалось сквозь дымовую завесу, даже слепило своей яркостью, но не грело, а ледяной ветер, продувающий старую гору насквозь, делал погоду невыносимой. В воздухе танцевали пыль и пепел, голые ветви трепыхались и трещали по швам. Кое-где на них все же распустилась листва – крохотными листиками салатового цвета, совсем немного. Но даже им не суждено было дотянуть до лета – ветер рвал их в клочья, отдирал от основы и запускал к небу хлипким, мимолетным фейерверком зелени.

К полудню стало поспокойней, и дед Матвей впервые после больницы вышел на улицу. Левая нога у него подвертывалась, как и прежде, а правая так и не начала гнуться в коленном суставе. Из-за этого походка старика сделалась очень шаткой и дерганой. На правую ногу он опирался, как на ходулю, при этом разворачивая стопу вовнутрь, потом подавался всем телом вперед и старался выбросить другую ногу прежде, чем опрокинется. А эта другая, хромая, конечность тут же начинала подгибаться, и старику приходилось делать очередной рывок и вдалбливать свою ходулю в землю для равновесия. На ней можно было немного постоять неподвижно да отдышаться, а затем начинать круг заново. Так что Матвей все время косолапил, при каждом правом шаге чуть разворачивался вбок и страшно горбился, опасаясь падения.

Лицо его кривилось на сторону и темнело от напряжения – старый он был, так что пегая кожа, на которой землистый оттенок перемешивался с печеночными пятнами, давно уже не краснела, а именно что темнела при приливах крови. А глаза светились задорно и радостно. В глазах плясала жизнь.

Местные глядели на этот победоносный поход с восхищением, соседи выбегали из дому, чтоб поздороваться. Кто-то бросался помогать, но Матвей всех отгонял и шел сам.

Поприветствовала его и Инна, возвращавшаяся из общего амбара, но заговорила каким-то своим, так ей свойственным, тоном, в котором причудливо смешивались язвительность, недовольство и одновременно веселость:

– И куда ж тебя черти несут? Идешь вон враскоряку, а коли рухнешь?

– Не боись, – хрипло отозвался старик. – Не упаду.

– Да хоть бы трость взял аль палочку какую!

– Не надо мне, – он сделал очередной шаг, встал на негнущейся ноге и отдышался. По лицу его стекал пот.

Матвей вытерся здоровой рукой, набрал воздуху в грудь и продолжил:

– У меня юбилей в этом году, ага. И чего я, буду на празднике с тросточкой бегать? Не дело это, я, знаешь, красиво хотел… с размахом, что ли, отметить, все-таки событие!

– Во дурак старый, – сказала Инна по-доброму. – Негоже так себя изводить, еще, чего доброго, удар опять хватит.

– Не хватит, – возразил старик и начал потихоньку заваливаться вперед для очередного шага. – Один же был, куда еще-то!

Инна покачала головой и направилась к своему жилищу, а Матвей продолжил свое шествие. Всякому встречному он говорил о предстоящем юбилее, как бы заранее приглашая, а в ответ ему улыбались, подбадривали, обещали долгих лет жизни.