Лев Протасов - Красные озера [Publisher: SelfPub]

– Нет-нет, – горячо перебил Лука, подошел ближе и перешел на шепот: – Ты не понимаешь. Они обычно плывут. Вроде как ходят, а только любая преграда для них – ничто. А на ноги если взглянешь – не идут, плывут.

– Кто они? – осторожно уточнил Петр.

– Да многие, – Лука обернулся назад, пристально посмотрел куда-то за дверь и договорил: – Илюша. Лизавета. А некоторые-то вовсе утонули! Или другая какая беда случилась. И всё это сплошь маски! И ни Илюши, ни Лизаветы! А этот… – показал на священника, – …живой. Запнулся – значит, живой.

Обувщик расплылся в широкой улыбке – шире, чем обычная его гримаса.

Отец Павел, внимательно слушавший разговор, ничуть не смутился и сказал:

– Плывут, значит. Вы уверены?

– Да, – подтвердил Лука.

– Что ж, довольно интересно, – Павел выдержал небольшую паузу. – И давно вы видите бесов?

– Нет. Не бывает никаких бесов.

Повисло неловкое молчание, и все наконец вошли в тесную мастерскую. Священник занял свободный стул, не дожидаясь приглашения, обвел взглядом закупоренную занавесками комнату, приметил разбросанную обувь в пыли и спросил:

– Обувь чините?

– Чинил. Раньше, – Лука сел прямо на пол и забился в угол слева от окна. – Но ваши не взял бы. Кожа дорогая, не для здешних мест. Союзка вон и не помята нисколько. И мягкий кант по всему голенищу. У нас не такие сапоги, – тут он вздохнул с неизбывной печалью, уставился собеседнику прямо в глаза и произнес: – Нет, даже до болезни не взял бы.

Павел чуть привстал, натянул рясу, чтобы скрыть свою обувь.

– А вы больны? – уточнил он, вновь опустившись на сидушку.

– Видимо, болен. Работать не могу. Руки не слушаются.

– Господь помогает пережить болезни. И если вы найдете в себе силы обратиться…

– Не верю я, – резко перебил Лука. – Не хочу.

– Послушайте, я знаком со многими людьми, которым вера помогла пережить потерю близких. Знаете, как говорят: сотрет Бог всякую слезу с очей, ибо ни смерти, ни болезни не будет уже.

Радлов, стоявший поодаль, едва заметно кивнул, а Павел продолжил уверенным, но в то же время мягким голосом:

– Вы злитесь на Всевышнего из-за смерти сына? Злость – обычная эмоция в таких обстоятельствах. Злость и непонимание. Но так уж сложилось, что потомству мы передаем только грех и смерть. Одному лишь Богу под силу изменить этот порядок!

– Чего ж… не меняет? – отозвался Лука с явным безразличием и принялся рыться в черной пыли, забившейся в стык между стеной и половицами.

– Не пришло время. Как только наступит Царство Христово, наши близкие воскреснут в своих телах и будут вечно пребывать с нами, живые и невредимые. И ничто уже не сможет опечалить их и не сможет навредить им. Разве вы не желаете этого?

Лука рассеянно огляделся, словно никого и ничего не узнавал, остановил взгляд на грузной тени Радлова и жалобно произнес:

– Петь, Петя! С кем ты пришел?

– Ну как же, вот, отец Павел. Он спрашивает, не хочешь ли ты…

– Нет, – перебил обувщик, скрипуче растянув звук «е» в середине. – Ты пришел один, Петя. Ты все-таки пришел один.

Затем Лука набрал две горсти сажи, расставил руки в стороны, ладонями кверху, и принялся нашептывать с ласковой интонацией:

– Давайте, мои хорошие, кушайте, растите. Большие вы у меня вырастите, да всю гниль уничтожите, и вредителей уничтожите, и смерть тоже… ох, какие времена наступят, когда вы вырастите! Какие прекрасные времена.

Павел кашлянул, не понимая, что следует предпринять, а Радлов склонился над ним и проговорил извиняющимся тоном:

– Не видит он вас больше. Скоро и меня не увидит. У нас год назад грачи передохли, да больно много бед после этого приключилось. Вот Лука теперь птиц и кормит, вроде как чтобы всех спасти. Он сейчас как в тумане. Пойдемте, это бесполезно.

На улице священник рассказывал Петру, какие следует заказывать молитвы, чтобы помочь другу, сколько и когда жертвовать, какие места из Писания перечитывать, потом долго мялся, но все же сказал:

– И врача бы. Бог от беды убережет. Но и психиатр не помешает.

Эти слова возымели действие, ибо Радлов и вообще старался прислушиваться к служителям церкви. А потому, доставив священника до храма на окраине, он поехал в Город и довольно скоро отыскал там подходящую клинику.

На следующий день он отвез Луку ко врачу. Тот после краткого обследования сообщил, что у больного, по всей видимости, всегда была слабая форма эпилепсии, без припадков, которая из-за смерти сына развилась в сумеречное помрачнение сознания. Определившись с диагнозом, врач выписал таблетки и пояснил, что госпитализация не обязательна.

Луке через пару дней после приема лекарств стало лучше. Иногда на него накатывало что-то, речь делалась рваной, взгляд плыл, а руки дрожали, но ни птицы, ни мертвецы больше не давали о себе знать.

Впрочем, без своих птиц он тут же начал хиреть от тоски, так что Радлов уж и не знал, правильно ли поступил.

А тем временем дождями и духотой проносилось по селению лето. Пшеница вроде и взошла, но оказалось – сплошной пустоцвет. Однако лесные грибы и ягоды спасали от голода, да и в речке, если выйти за границы поселка, с избытком водилась рыба, так что местные на жизнь особо не жаловались. Завод только чернил небо кляксами дыма, все более зловонного с каждым днем. Но завод – не беда. Привыкли все.

Пятого августа дед Матвей отмечал свой день рождения. Ходить он к тому времени стал гораздо лучше, потому за неделю до праздника обошел всех соседей и пригласил их еще раз. А дня за четыре посетил Вешненское, затарился мясом, овощами, сладостями. Не забыл и про водку и приобрел двадцать бутылок. Впрочем, ведь и прийти собирались человек двадцать, да почти все пожилые. Пожилые пьют мало, так что по бутылке на каждого едва ли осилят. То ли ослабший разум подвел старика, то ли проснулась в нем какая-то излишняя запасливость. Оно бы и не страшно – разойдется рано или поздно, – да только деньги Матвей копил с последних трех пенсий, откладывая по половине, а тут спустил разом, причем по большей части на алкоголь. Лодочник, сопровождавший его до Вешненского, такому раскладу удивился до крайности, но ничего не сказал – в конце концов, и ему бутылка перепала вместо оплаты, так чего возмущаться.

Все приготовления взяла на себя Ирина. Третьего числа отдраила все комнаты, даже клочья паутины из стыков бревен вымыла, хотя пальцы пролазили с трудом, а четвертого до глубокой ночи провозилась на кухне – крошила салаты, делала жаркое в нескольких кастрюлях, чтобы хватило всем гостям.

Жители тоже готовились загодя – искали подарки, так, чтобы и угодить, и себя не обидеть, с деньгами-то почти у всякого беда была.