Олег Чувакин - Мёртвый хватает живого

Доктор стянул памперсы. Вот было бы забавно — в новый мир в памперсах!

Что ему надеть? Он и не думал об этом. Не думал о гардеробе для нового мира.

А какая, собственно, пиджачная разница? Надо надеть то, в чём будет удобнее гоняться за дичью . Только и всего. О тепле и имидже думать глупо.

Шапка, к примеру, ему ни к чему.

— У вас же должны быть какие-то служебные инструкции, Максим Алексеевич!.. — сказал он. — Вы их нарушаете, я уверен!

— Я должен защищать институт и исследования — и я делаю это и сию минуту, — отозвался с кухни Максим Алексеевич. — А о тайных инструкциях чиновники из Москвы не позаботились. Никто не принимал вас всерьёз. Что вы хотите ещё услышать? Если мой доктор , сказал я себе, создал то, что создать или открыть почти невозможно, то я рискну пойти за доктором и дальше. Ваше упрямство победило смерть, Владимир Анатольевич. Все — ваша бывшая жена, Министерство, президент Ельцин, ваши бывшие научные сотрудники, наконец, Светлана и Никита, считавшие, что вы находитесь в тупике, и я за компанию с ними, не говоря уж о Валере, которому дела нет до здешней науки, — ошиблись. А вы доказали, что упрямство настоящего учёного, или упорство, не понимаю разницы, сильнее временной правоты тех, кто торопится жить. Смерти я не боюсь. Я боюсь одиночества. И той старости, в которой буду никому не нужен. То, что я вчера говорил… правда наполовину. Я был пьян. Так что я, с вашего позволения, лучше уж буду с вами, чем против вас.

— Новые люди понятия не будут иметь, что такое выпивка, — сказал Владимир Анатольевич, застёгивая на джинсах ремень.

И подумал, надевая на пуловер пиджак (ради карманов): новый мир начинается с друзей, с союзников, а не с врагов.

— Я оделся, — сказал доктор. — Идёмте, дорогие мои.

Максим Алексеевич и Люба пропустили его. Он вышел первым. Закрыть квартиру? Зачем?

— Люба, не закрывай.

— Я и не собиралась.

— Может, вам надеть пальто, Любовь Михайловна? — сказал Максим.

— Новые люди не чувствуют холода.

— Вы же ещё не решили.

— Запах, — сказал Владимир Анатольевич. На лестнице стоял сладковатый дух. «Решать уже не надо. Всё уже произошло. Но как? Никита?» — Может, я и ошибаюсь.

— Запах, — сказала Люба. — Это пентаксин.

— Из моей квартиры какао пахнет, — сказал труповоз. — Дверь у меня открыта. А вы не заперли подвал?

— Там же Никита дежурит.

— Понедельник — день тяжёлый, — сказал Максим Алексеевич. — А уж для Никиты…

— Давайте потише, — шёпотом сказал доктор, открывая подвальную дверь.

— Хотите, я пойду первым? — шепнул ему труповоз.

— Нет.

Коридор был пуст, был освещён. Из лаборатории донёсся какой-то приглушённый звук. Будто палкой швабры стукнули о металл. Никита. Сладкий запах тут был сильнее, чем на лестнице.

Доктор приложил палец к пульту. Быстро вошёл в кабинет. Люба и Максим вошли следом. Владимир Анатольевич потянул шнур жалюзи у стекла. Сел в кресло. Никита, опрокинутое ведро, мокрый контейнер, лужа. «5,00 %». Всё . Они все инфицированы.

«И разговор с Любой не нужен. А она ведь приготовилась сдаться. Пальто-то не надела, Максим точно заметил».

Он помахал рукой Никите.

Доктор улыбался — и не мог сдержать улыбку.

Никита уже вот-вот умрёт . Бледный. Такой же быстрый , как товарищ старший прапорщик. Надо закрыть дверь. Владимир Анатольевич рукой отстранил Максима Алексеевича, заблокировал с пульта дверь.

— Всё , — сказала Люба.

— Это случилось, Владимир Анатольевич? — спросил Максим.

Владимир Анатольевич кивнул. Сев за стол, включил компьютер. Достал из пиджака дискету, диктофон. На диктофоне нашёл начало записи, отключил микрофон, поставил аппарат на стирание.

— От заражения дверь нас не спасёт, — сказал Владимир Анатольевич. — Но — от него… Мы инфицировались на лестнице. Или в квартире. Похмельный лаборант выпустил джинна из бутылки.

Все инфицированы, подумал он. Весь институт, и вся Луговая. И снег, мокрый снег, и ветерок в сторону Туры… Минута-другая, и пентавирусы поплывут по реке.

Он повернулся к Любе, поднял к ней голову. Она молчала. Но посмотрела на него. « У влюблённых нет прошлого, у них одно настоящее ». Теперь прошлого у них и вправду не будет. Ни у кого его не будет. И все станут влюблёнными и счастливыми.

«О чём люди мечтали? Вот оно. Все будут всегда .

Люди верят в счастье — в то время как я предпочёл счастье делать ».

— Никита случайно включил дозатор на контейнере, — сказал Владимир Анатольевич. — Нам осталось от десяти до ста минут.

— Что вы будете делать? — спросил Максим.

— Поработаю за компьютером, Максим Алексеевич. Вчера я составил «предсмертную записку». Самое время выпустить её в Интернет. — Он вставил дискету в дисковод. — И ещё… Надо черкнуть письмецо дочерям. В Москву.

— А потом?

— Потом мне будет интересно наблюдать, что происходит со мной. И с вами. Скоро мы увидим, что произойдёт с ним. — Он показал на Никиту в лаборатории. Обернулся, посмотрел на Любу, потом на Максима Алексеевича. Они так и стояли за его спиной, за спинкой кресла: Люба справа, Максим — слева.

Доктор открыл файл, скопировал содержимое записки, запустил подключение к Интернету, затем открыл свою страницу в «Живом Журнале», авторизовался и выбрал вкладку: «Новая запись». Набрал заголовок: «Предсмертная записка доктора Таволги» и вставил в поле сообщения текст из обменного буфера. Подумал. Предложение «Если бы не моё желание изменить мир, гибель старого мира всё равно бы имела место» расширил: «Если бы не похмельный институтский лаборант, случайно активировавший дозатор лабораторного контейнера, и если бы не моё желание изменить мир, гибель старого мира всё равно бы имела место». Посмотрел на часы. Он успеет. Опубликовать текст в «ЖЖ» получилось: «Теперь вы можете посмотреть, как выглядит запись в вашем журнале». Владимир Анатольевич активировал ссылку. Всё так, как нужно. Записку проиндексирует «Google», и она будет доступна по всему земному шару. Документ, появившийся в Интернете, от общества уже не скроешь.

Теперь — Саша и Женя.

Адрес Саши, ведущей свою страничку (театральную) в том же «ЖЖ», Владимир Анатольевич давно занёс в почтовую адресную книгу.

«Здравствуйте, Саша и Женя. Времени извиняться или спрашивать, как дела, у меня нет. Потому пишу коротко (подробности в моей «предсмертной записке», которая на самом деле не предсмертная, потому что смерти в привычном смысле больше нет). Мои секретные работы последних лет были направлены…»

Надо писать покороче. Нет времени. Да и не нужно размазывать.