Олег Чувакин - Мёртвый хватает живого

Люба и Максим о чём-то тихо говорили в уголке.

Никита в лаборатории спал , привалившись к ножке хирургического стола. Вот-вот встанет. Лицо его было белое. И руки — белые.

«…сегодня рано утром пентавирус из-за неосторожности сотрудника покинул пределы лаборатории. Это значит, что мир в его прежнем виде перестанет существовать. Явится совершенно новый мир. Без болезней, без смерти, без боли и горя…»

В три минуты он закончил письмо. Вложил в него файл «предсмертной записки». Нажал «Отправить». Почта ушла. Дискету с запиской сунул в карман. Может, сгодится когда-нибудь. Будет отличительным признаком доктора Таволги. Мышкой доктор выбрал на экране кнопку «Пуск». Нужно было перезагрузить компьютер.

В настройках BIOS доктор выбрал загрузку с диска «A:», сохранил настройки. Из коробки на столе взял системную дискету «Windows 98». Сунул её в дисковод.

— Форматируете? — сказал Максим Алексеевич.

— Форматирую, — ответил доктор.

И задал команду: «format c:». И на вопрос машины ответил: «Y».

— Диктофон, — сказал Максим Алексеевич.

— Да.

Доктор выключил диктофон, включил. Тишина. Перемотал. Тишина.

— Никита, — сказал Максим.

Поднявшийся лаборант сделал свой первый шаг. Белое лицо, белые руки. Малиновые прожилки. Приоткрытый рот. Смотрит на него, на доктора. Второй шаг. Третий. Вот так медленно, как бы считая шаги, будут двигаться люди нового мира. Четвёртый, пятый, шестой шаг. Никита у стекла. Вот-вот коснётся стекла руками или приложит к нему лицо.

— Люба, страшно? — спросил Владимир Анатольевич, не отрывая взгляда от Никиты.

— Да, — ответила она. — Нет.

Семь часов двадцать минут. Работай я в какой-нибудь конторе, я бы никогда не опаздывал. Для сна моему организму нужно восемь часов — прямо по учебнику физиологии. В промежутке между одиннадцатью и половиной двенадцатого я ложусь спать, быстро засыпаю, в пять встаю, иду в туалет, потом снова ложусь, быстро засыпаю, и просыпаюсь в семь двадцать.

Просыпаюсь — и беру с полки футляр с биноклем.

Бинокль — моё первейшее утреннее дело. Покупая его летом, я думал: скоро надоест. Нет, так и не надоел.

Бинокль у меня что надо. «Minox BL 13x56 BR». Штуковина дорогая. Покупал я его с рук, новый аналог этой модели мне не по карману. Бинокль сверхсветосильный, так что и в сумерках можно пользоваться (я и пользуюсь. Хорошо, что в 2011-м году отменили переход на летнее/зимнее время, оставив «зимнее», — не то утром в октябре наблюдать всё же было бы темновато). С поворотно-выдвижными наглазниками. И линзы внутри не запотевают. Тяжеловат, правда: весит больше кило. Но со штатива на подоконнике смотреть удобно. Люди напрасно тратятся на телевизоры. Лучший телевизор, правдивый телевизор — бинокль.

Проснувшись, я люблю смотреть в бинокль на чужое утро . На то, как люди встают, что делают, идут на работу или остаются дома, звонят кому-нибудь с утра или им кто-то звонит, ругаются они или целуются. Мой бинокль даёт мне заряд энергии на весь день. Я соскакиваю с постели, беру свой «Minox» — и к окну. Не умываюсь, не завтракаю. Первым утренним делом я хочу знать: как люди угнетают и подавляют друг друга, как они несчастны. Это нужно мне для того, чтобы почувствовать себя счастливым. Как это хорошо, когда тебе не нужно вставать в семь или в шесть, и тащиться через весь город на работу, где над тобою будет глумиться кретинического вида начальник или хозяин конторы, ненужно указывать тебе, что делать, хронометрировать твой день, и иметь власть не выписать тебе премию, и смотреть на тебя свысока — чаще всего потому, что глупее тебя, ниже тебя ростом, или потому, что когда-то где-то что-то удачно украл!

Самое подходящее время для наблюдения в будни — начало восьмого. Люди просыпаются, нервничают, ссорятся, устраивают сцены, ищут что-то (и найти не могут), наконец, расходятся по работам (по нелюбимым, ненавидимым работам). Я придумываю, какие слова люди говорят, просыпаясь. Я не слышу людей, которых вижу, но я за них сочиняю. Мне нравится смотреть живую панораму несчастливой русской жизни и озвучивать её. «Оконное кино», — говорю я и поднимаю к глазам бинокль.

Напротив моего дома — пятиэтажка брежневских времён. Кирпичная. На первом этаже — военкомат. Военный комиссариат Ленинского административного округа г. Тюмени, если быть точным. В армии я служил лейтенантом: год после университета. Пистолет Макарова, шестнадцать выстрелов за год службы, лицезрение угнетения и солдат, и молодых офицеров, разводы на плацу, командир части с животом размером с бабушкину перину, безобразная пьянка на дембель (я очнулся в овраге, за забором части, — подымаясь откуда, дал зарок не пить больше трёх рюмок нигде и никогда, и с тех пор выполнял его неукоснительно). И осознание дикой, тупой, ленивой жизни офицеров и прапорщиков. Жизни в ожидании войны, как одинаково думают и милитаристы, и пацифисты? Нет. Жизни в ожидании продолжения такой же жизни, какая была вчера и позавчера.

Что я увижу в бинокль сегодня? Драку за чьим-то окном, слёзы, убежавшее молоко? Ссору — из-за того, чья очередь выводить собаку? Чьё-то похмелье? Или увижу, как муж, только что вернувшийся домой после воскресенья , стоит на коленях перед женой — и молит не то прощенья, не то пощады?

Не включая на кухне света, я направил бинокль на уровень пятого этажа.

За окном шёл снег. Окно я мыл в середине октября, когда было ещё плюс десять. Когда наблюдаешь в бинокль через окно, стёкла должно быть чистыми. Шёл снег, мокрый и не очень частый. Крупные снежинки падали почти вертикально. Снег мешал наблюдать, но не очень. Дом через дорогу, его освещённые окошки, я видел хорошо.

Я поправил бинокль, повернул левее, наглазники зафиксировались в новом положении (умеют немцы конструировать бинокли!), и я…

Я увидел Таньку.

Только вчера я перечитывал дневник, думал письменно , вспоминал Таньку — и вот она. Словно бы отозвалась: «Ты думал обо мне? Вспоминал? Хотел меня видеть? Ну, вот она я…»

Не ошибся ли я? Нет, не ошибся. Но почему я не видел Таньку раньше? Бинокль я купил в августе. Шторы? Некоторые люди живут за закрытыми шторами. Шторы у них закрыты всегда: утром, днём, вечером, ночью. Таким людям в принципе не нужны окна. В доме напротив были всегда зашторенные окна. Красные, коричневые, жёлтые, оливковые шторы, за которыми угадываются по световым пятнам люстра, телевизор, второй телевизор, торшер или бра. И тёмные силуэты людей. Солнце этим людям-силуэтам — не нужно. Да и какое у них солнце — с северной-то стороны? Я вот без солнца не могу, и очень рад, что два моих окна выходят на юг. А эти люди создают себе уют, закрывшись плотными шторами. Будто чувствуют направленные на них бинокли.