Олег Чувакин - Мёртвый хватает живого

Сегодня этот нищий в коляске так устал, что у него не было сил просить. Он устал, замёрз. Промок, наверное, под снегопадом. Склонил голову на грудь. Снег сыпался на его плешивую голову, и шапка вот-вот, казалось, упадёт с коленок. И в шапке — я открыл стекло и полюбопытствовал — было несколько жалких монеток и десятка. А стоять мне было ещё долго. Только что зажёгся красный свет, и до светофора было метров тридцать. Значит, следующий красный тоже будет мой, подумал я. И я надумал бросить попрошайке свои монетки. Я набрал что-то около трёх рублей, накидал — по одной монетке, чтобы не промахнуться, — в его шапку. Он всё дремал. Лицо его было белое как полотно. На светофоре зажёгся зелёный, я собрался тронуться с места, — и колясочник поднял голову. И я поразился тому, какой он бледный и худой. Лицо его было почти белое. Белее снега, как мне показалось. И он впервые ничего не сказал мне, а только глянул на меня — так, будто собирался съесть меня. Будто так ненавидел меня, что решился меня уничтожить. Я подумал, что сию секунду он достанет из кармана пистолет и прикончит меня. Но я уже ехал… А те, что позади меня, не обращали на инвалида внимания. Он царапался в стёкла… Уже подъезжая к офису, думая о своём дне рожденья, я понял: сегодня нищий не притворялся. И я понял ещё кое-что: я тоже не стану притворяться. И никто из вас не будет больше притворяться.

Мы все станем служить людям. Мы поймём, как хорошо быть добрыми и отзывчивыми. И мы станем счастливыми. Вы не верите мне? Я вижу: нет. Что ж, я заслужил ваше недоверие. Но я знаю, как недоверие победить. Нужно только раздать всё, что имеешь. Это так просто. Это ведь все знают, и вы знаете. Не можете не знать. Не два рубля или три рубля, а все рубли и все доллары. И все вещи. Всё. Нет исключения. Галстуки. Брюки. Утюги. — Директор коротко посмотрел Софье в глаза. Ласково посмотрел. В Софье шевельнулось какое-то и страшное, и любовное чувство. Будто директор был киношным дьяволом и каким-то дьявольским способом охмурял её. — Квартиры. Гипермаркеты.

Если наш шеф замечательный оратор, то сегодня он превзошёл сам себя, подумала она. И взглянула на Шурку. Тот сидел и смотрел шефу в лицо. Теребил салфетку под блюдечком. Перед Шуркой на столе дымилась чашка зелёного чая, который он не любил и который подала ему новенькая секретарша, верно, по ошибке. На блюдечке лежали два кусочка рафинада. Прежняя секретарша постоянно рассыпала сахар-песок по столешнице. Рассыпание сахара и стало поводом для её увольнения. А эту шеф уволит за зелёный чай Шурке. Нет, теперь директор, сменивший 20 секретарш, всех любит.

— Я уже раздаю, — сказал директор. — Марина, вот мой кошелёк. Возьми всё, что там есть, и выложи на стол. На края стола, на середину. Пусть никто не тянет рук, и пусть все смогут спокойно взять. И ты возьми. И пусть никто не жадничает. Нет смысла: любовь только там, где ты отдаёшь. Где ты берёшь, там вражда и зависть. Если берёте, то раздавайте.

Софья наклонилась к Шурке:

— Шур, что ты думаешь?

— Игра, — шепнул он. — Или новая офисная тактика. Того, кто первый к деньгам потянется, — вон с трудовой книжкой. Под ядовитый смех остальных. Может, первого зама хочет со скандалом за дверь выставить?… А про инвалида он сильно сказал.

— А я поверила ему.

— Так и я поверил. Но вот верю — и не верю.

— Ладно, поглядим, что будет.

— Берите деньги, — сказал шеф. — Я знаю, о чём вы шушукаетесь: вы мне по-прежнему не верите. Ну возьмите хотя бы ради дня рожденья. Я прошу вас. Гоша, ну хоть ты начни.

Рука первого зама — с неё не сводила глаз Софья — легла на пачку банкнот. Вышло так, что возле него секретарша положила самые крупные купюры. Десятитысячные. Впрочем, он сидел ближе всех к шефу.

— Я отдам потом, — сказал тонким голоском первый зам, ни на кого не глядя.

— Берите и раздавайте, — повторил шеф.

Деньги стали брать. Софья подвинула пачку купюр к Шурке. Тот передвинул к Осе Мочалко: «Я раздаю вам, Осип Исаакович». Ося кивнул без улыбки, деньги взял, но передал дальше: «Я раздаю вам…» И кончилось тем, что деньги, шедшие по той стороне стола, где были Софья, Шура и Ося, остановились у первого зама, и он с дрожащей улыбкой убрал их все в свой кошелёк, вместе с десятитысячными.

И вправду, что ли, этот спектакль из-за «первого»? Этакий подарок себе на день рожденья: искоренение из фирмы ненавистного брата ненавистной жены. Путём проповеди о любви. Шурка бы назвал это иезуитством.

— Кому карту «Виза»? — спросил директор. И вынул из кармана пиджака «Визу классик». — Двести десять тысяч долларов. Что молчите, будто воды в рот набрали? Кстати, никто не знает, почему в городе нет воды? Ничего, людей надо уметь любить и без воды. С водой любить всякий сможет. А ты попробуй полюбить тех, кто отключил воду. Так что с картой? Кто ею займётся?

— Я, Павел Леонидович, — тоненько пискнул первый заместитель. Он говорил фальцетом, и Софья знала, что он ненавидел свой голос, считал, что из-за тонкого голоса все смеются над ним и не принимают его как настоящего сердитого начальника — а он считал себя таковым. Но смеялись-то над ним как раз тогда, когда он изображал из себя начальника. — Только я ведь не знаю… — Первый зам посмотрел куда-то возле Софьи. Она смотрела на него, а он смотрел между ней и Шуркой. Будто разглядывал там истину. Софья подумала: я устала. Что за день рожденья? И как шефу подарить подарок? Они и приехали-то последние. Им можно, говорили про них тихонечко, их шеф любит. А нас недолюбливает — потому что если одних любят, то других не любят. И поэтому нам надо первыми, с подарочками, лебезить и заискивать. Ронять достоинство и унижаться.

Не любят тех, кого любит начальство. Тем завидуют. Ей и Шурке завидуют. Люди на дух не переносят чужого счастья. Счастье, деньги, талант, вещи, умение ладить с начальством, умение работать — всему люди завидуют. Завидуют — вместо того, чтобы добиться счастья, денег, успеха. А они с Шуркой никогда не заискивали и перед начальством не лебезили. Да, она просила за Шурку — но Шурка принёс фирме прибыль. А бизнес есть бизнес, и тут любовь — не самое важное понятие. Пусть подчинённый тебе не по нраву, ты миришься с его присутствием потому, что он умеет работать лучше других, побывавших на его месте. И всё. Бизнес. И потом, Шурку любили и его подчинённые, а не один директор. И она, конечно.

Зависть. И этому завидующему, глядящему мимо , гендиректор дарит свою «Визу». Вот уж где любовь на сто один процент. Внезапно вспыхнувшая любовь к брату своей жены, которую, кстати, шеф никогда не любил. Всегда говорил цинично в офисе: «На кой пёс я на этой сучке женился? Из-за длинных ног? Да у моей самой страшной секретарши ноги были в два раза длиннее».

— Запишите коды, — сказал заму директор. И продиктовал из записной книжки цифры. — Только не забудьте раздать всё, когда обналичите.