Сесилия Ахерн - Люблю твои воспоминания [litres]

– Гугл нашел одного Джастина Хичкока! – Кейт победно смотрит на Фрэнки.

Я стискиваю руки. Пожалуйста, скажите мне, что я не выдумала все это, что он существует, что он не порождение моего воспаленного сознания!

– Итак, Джастин Хичкок был шляпником в Массачусетсе. Хм. Ну он хотя бы американец. Джойс, ты что-нибудь знаешь про шляпы?

– Про шляпы? Береты, панамы, фетровые шляпы, рыбацкие шляпы, бейсбольные кепки, твидовые кепки.

Папа снова отводит недоуменный взгляд от телевизора и бормочет:

– Твидовые кепки?..

– Канотье и тюбетейки, – добавляет Кейт.

– Цилиндры, – говорит Фрэнки и тут приходит в себя. – Подождите, при чем здесь шляпы?! Не только Джойс, кто угодно может назвать кучу шляп!

– Ты права, это как-то неправильно. Читай дальше, – подгоняю я Кейт.

– Джастин Хичкок переехал в Дирфилд в тысяча семьсот семьдесят четвертом году, участвовал в революции… По-моему, не то. Больше двухсот лет – это слишком много для мужчины твоей мечты.

– Стой, – прерывает ее Фрэнки, не желая, чтобы я потеряла надежду. – Под ним есть еще один Джастин Хичкок. Санитарное управление Нью-Йорка…

– Нет, – раздраженно говорю я. – Я уже знаю, что он существует. Это просто смешно. Добавьте в поиск Тринити-колледж, он вел там семинар.

Тук-тук-тук.

– Нет. Ничего про Тринити-колледж.

– Ты уверена, что говорила с его дочерью? – спрашивает Кейт.

– Да, – отвечаю я сквозь зубы.

– А кто-нибудь еще видел, как ты говорила с этой девочкой? – ласково осведомляется она.

Я не обращаю на нее внимания.

– Добавляю в поиск слова «искусство», «архитектура», «французский», «латынь», «итальянский», – говорит Фрэнки под стук клавиш.

– Ага! Попался Джастин Хичкок! Приглашенный лектор в Тринити-колледже в Дублине. Факультет искусств и гуманитарных наук. Отделение искусства и архитектуры. Степень бакалавра, Чикаго, степень магистра, Чикаго, докторская степень, Сорбонна. Специализации – история итальянского Возрождения и барочной скульптуры, европейская живопись семнадцатого – девятнадцатого веков. Основатель и редактор «Обзора искусства и архитектуры». Соавтор книги «Золотой век голландской живописи: Вермеер, Метсю и Терборх», автор книги «Медь как холст». А также автор более пятидесяти работ в книгах, журналах, словарях и сборниках статей.

– Итак, он существует! – В голосе Кейт такой восторг, как будто бы она только что нашла Святой Грааль.

Чувствуя себя теперь более уверенной, я говорю:

– Попробуйте набрать его имя и слова «Национальная галерея, Лондон».

– Зачем?

– У меня предчувствие.

– Ты и твои предчувствия! – Кейт после паузы продолжает читать: – Куратор выставки европейского искусства в Национальной галерее в Лондоне. О господи, Джойс, он работает в Лондоне! Ты должна с ним встретиться.

– Придержи коней, Кейт. Может быть, он даже не донор, – возражает Фрэнки. – А если даже и донор, это ничего не объясняет.

– Это он, – с уверенностью заявляю я. – И если он был моим донором, тогда это что-то для меня значит.

– Необходимо придумать, как это узнать, – настаивает Кейт.

– Это он, – повторяю я.

– Так что же ты теперь собираешься делать? – спрашивает Кейт.

Я улыбаюсь и смотрю на часы:

– А почему вы думаете, что я еще ничего не сделала?

Джастин прижимает трубку к уху и меряет шагами маленький кабинет в Национальной галерее. Три с половиной шага в одну сторону, пять шагов в другую – дальше телефонный провод не пускает.

– Нет, Саймон, нет, не «малые голландцы», а, я бы сказал, великие, – смеется он. – «Век Рембрандта и Франца Хальса». Я написал книгу на эту тему, так что материал мне отлично знаком. – Полунаписанная книга, которую ты забросил два года назад, лжец. – На выставке будут представлены шестьдесят работ, все созданы между тысяча шестисотым и тысяча шестьсот восьмидесятым годами.

Стук в дверь.

– Одну минуту! – кричит он.

Но дверь все равно открывается, и входит его коллега Роберта. Ей всего тридцать с небольшим, однако плечи ее всегда опущены, подбородок почти касается груди, а глаза потуплены, прибавляя Роберте несколько десятков лет. Она словно извиняется за свое присутствие в мире, пытаясь идти по жизни тихо и незаметно, и Джастин считал бы ее скромность достойной восхищения, если бы это не было так грустно.

В руках Роберта держит маленькую корзинку.

– Простите, Джастин, – шепчет она, – я не знала, что вы говорите по телефону. Это оставили для вас в приемной. Можно я положу ее сюда? Извините. – И она пятится назад, почти не производя шума, на цыпочках выходит из комнаты и беззвучно закрывает за собой дверь.

Джастин, успевший только кивнуть Роберте, пытается сосредоточиться на разговоре, продолжая с того места, где остановился.

– Портреты будут варьироваться от маленьких, одиночных, предназначенных для частных домов, до масштабных групповых портретов членов благотворительных учреждений и Национальной гвардии.

Он перестает расхаживать и с подозрением разглядывает корзинку. У него такое чувство, как будто из нее сейчас что-то выпрыгнет – прямо на него.

– Да, Саймон, в восточном крыле. Если тебе понадобится еще какая-нибудь информация, пожалуйста, позвони мне сюда, в кабинет.

Джастин поспешно прощается с коллегой, кладет трубку и не сразу снимает с нее руку. Может, позвонить в службу охраны?.. Маленькая корзинка выглядит в его затхлом кабинете инородно и сиротливо, как новорожденный младенец в люльке, оставленный на грязных ступенях приюта. Содержимое под плетеной ручкой накрыто клетчатой салфеткой. Джастин медленно поднимает салфетку, готовясь отпрыгнуть назад в любую секунду.

Около дюжины маффинов смотрят на него из корзинки.

Джастин быстро обводит взглядом кабинет, прекрасно зная, что он один, но неожиданный подарок создает ощущение чьего-то сверхъестественного присутствия. С сильно бьющимся сердцем он поворачивает корзинку: с обратной стороны к ней приклеен маленький белый конверт. Дрожащими руками Джастин довольно неуклюже отрывает его от корзины. Конверт не запечатан, и он быстро вытаскивает карточку. В центре картонного квадратика аккуратным почерком написано одно слово:

Спасибо

Джастин спешит по залам Национальной галереи то трусцой, то шагом, раздираемый волнением и чувством долга: чувство долга напоминает о правиле «бегать по залам запрещено», волнение гонит вперед. В душе Джастина ведут борьбу разные стороны его натуры – паинька и сорвиголова.

Наконец он настигает Роберту, идущую на цыпочках в библиотеку галереи. В библиотеке она работает вот уже пятый год.

– Роберта! – Сорвиголова спущен с привязи, Джастин нарушает правило «не кричать в залах», и его голос, достаточно громкий, чтобы от него завяли подсолнухи Ван Гога и треснуло зеркало на портрете четы Арнольфини, отдается эхом и отражается от стен и высоких потолков.