Сесилия Ахерн - Люблю твои воспоминания [litres]

Потом Джастин увидел у него еще и баночку с таблетками. Он знал, что это таблетки, потому что они были в такой же баночке, что и лекарства, которые принимали мама с папой, когда болели. Джастин так надеялся, что папа не заболеет и что он не будет плакать. Он смотрел, как отец закрывает за собой дверь, держа в руках таблетки и бутылку. Ему бы знать тогда, что собирается сделать папа, но он не знал. Он снова и снова думает об этой минуте и пытается заставить себя тогдашнего крикнуть и остановить отца. Но девятилетний Джастин его не слышит. Он так и стоит, пригнувшись, на лестнице, ждет, пока папа выйдет, чтобы выпрыгнуть и напугать его. Проходит время, и он уже чувствует: что-то не так, но он не очень понимает, откуда взялось это чувство, и не хочет проверять, как там папа, чтобы не испортить задуманный сюрприз.

Он подождал еще несколько минут, которые показались ему часами, но из-за двери по-прежнему не доносилось ни звука. Сглотнув комок в горле, Джастин встал. Он слышал, как на улице хохочет Эл. Хохот звучал и когда он вошел в комнату и увидел зеленые от травы ступни. Он так ясно помнит эти ступни, папу, распростертого на полу. Помнит, как провел взглядом по ногам, по телу и разглядел папины глаза, безжизненно уставившиеся в потолок.

Он ничего не сказал. Не закричал, не дотронулся до него, не поцеловал, не попытался ему помочь: он хоть и мало что понимал тогда, знал, что помогать уже поздно. Он просто медленно попятился прочь из комнаты, закрыл за собой дверь и выбежал обратно на лужайку перед домом, к маме и братику.

У них оставалось пять минут. Еще пять минут, пока все шло, как раньше. Ему было девять лет, он проводил этот солнечный день с мамой, папой и братом, и он был счастлив, и мама счастлива, и соседи улыбались ему нормально, как и всем другим детям, все, что они ели на ужин, было приготовлено его мамой, и, когда он плохо вел себя в школе, учителя кричали на него, как им и положено. Еще пять минут все продолжалось, как всегда, пока мама не вошла в дом, и тогда ничего уже не было таким, как прежде, тогда все изменилось. Пять минут спустя он перестал быть девятилетним мальчиком с мамой, папой и братом. Он не был счастлив, и мама тоже, и соседи улыбались ему так печально, что ему хотелось, чтобы они вообще этого не делали. Все, что они ели, приносили в контейнерах женщины, жившие на той же улице, и они тоже глядели на них печально, и, когда он плохо вел себя в школе, учителя просто смотрели на него с тем же выражением на лице. У всех было одно и то же выражение. Пять лишних минут – это совсем немного.

Мама сказала им, что у папы случился сердечный приступ. Она сказала это родственникам и всем, кто заходил к ним с домашней едой или пирогом.

Джастин так и не заставил себя признаться, что он знает правду: отчасти потому, что хотел верить лжи, а еще он думал, что мать в конце концов и сама в нее поверила. Так что он держал все в секрете. Он не раскрыл его даже Дженнифер, потому что произнесенные вслух слова сделали бы его тайну правдой, а ему не хотелось подтверждать такую правду. И вот теперь, когда их матери уже нет в живых, он – единственный, кто знает правду об отце. История смерти их отца, придуманная, чтобы им помочь, в итоге грозовой тучей нависла над головой Эла и тяжелой ношей легла на плечи Джастина.

Он хотел прямо сейчас рассказать все Элу, действительно хотел. Но чем знание правды могло бы ему помочь? Вышло бы еще хуже, и ему бы пришлось объяснять, почему он все эти годы скрывал правду от брата… Зато тогда он освободился бы от невыносимой тяжести на душе. Наверное, ему все же стало бы легче. А еще он избавил бы Эла от страха перед сердечным приступом, и они могли бы справиться со всем этим вместе.

– Эл, я должен тебе кое-что сказать, – начинает он.

Неожиданно звонят в дверь. Пронзительный звук мгновенно прерывает их размышления, раскалывая тишину, как тяжелый молоток стекло. Все их мысли, разбившись вдребезги, падают на землю.

– Кто-нибудь откроет? – кричит Дорис, нарушая их молчание.

Джастин с белым кругом, отпечатавшимся на штанах, идет к двери. Дверь не заперта, и он распахивает ее настежь. Перед ним на перилах висят его вещи из химчистки. Костюмы, рубашки и свитера упакованы в полиэтилен. Рядом никого нет. Он бежит вверх по подвальным ступенькам, чтобы узнать, кто оставил его вещи за дверью, но лужайка перед домом пуста – только контейнер для мусора.

– Кто это? – спрашивает Дорис.

– Никто, – отвечает озадаченный Джастин. Он снимает свои вещи с перил и заносит в дом.

– Ты хочешь сказать, что этот дешевый костюм сам позвонил в дверь? – иронизирует она, все еще сердясь на него из-за того, что произошло раньше.

– Не знаю. Странно. Бэа собиралась забрать их завтра. Я не договаривался с химчисткой о доставке.

– Может, это дополнительная услуга для лучших клиентов, ведь они, похоже, почистили весь твой гардероб. – Она с отвращением смотрит на его одежду.

– Ага, и я уверен, что дополнительная услуга обернется дополнительным счетом, – ворчит он. – У нас с Бэа сегодня вышла небольшая размолвка, может, она решила так извиниться?

– Ах ты упрямец! – Дорис закатывает глаза. – А тебе не случалось хоть на секунду задуматься, что это тебе следует извиниться?

Джастин бросает на нее подозрительный взгляд:

– Ты разговаривала с Бэа?

– Эй, смотрите, с этой стороны прикреплен конверт, – показывает Эл, пресекая новую ссору в зародыше.

При виде знакомого конверта сердце Джастина немедленно подпрыгивает. Он бросает груду одежды на пол.

– Осторожно! Их только что погладили. – Дорис поднимает одежду и вешает на дверь.

Он вскрывает конверт и, задыхаясь, читает записку.

– Что там написано? – спрашивает Эл.

– Наверное, кто-то угрожает его убить, ты только посмотри на него, – взволнованно говорит Дорис. – Или о чем-то просит. Иногда попадаются такие забавные письма с просьбами. Что у них не так и сколько они хотят? – хихикает она.

Джастин достает карточку, которую получил вместе с корзинкой маффинов, и соединяет карточки так, чтобы они составили целое предложение, – его охватывает озноб.

Я задыхаюсь в этом контейнере, сердце бьется, как крылья у синегорлого колибри. Словно у ребенка, играющего в прятки, от нервного возбуждения у меня перехватило живот. Я похожа на собаку, которая валяется на спине, пытаясь прогнать блох. Пожалуйста, Джастин, не найди меня такой, лежащей на спине в контейнере у тебя в саду, среди обрывков полиэтилена, пустых банок и прочего мусора. Я слышу, как шаги удаляются вниз по ступенькам, ведущим к его подвальной квартире, и дверь закрывается.

Во что же я все-таки превратилась? В трусиху. Струсила и позвонила в дверь, чтобы не дать Джастину рассказать Элу об их отце, а потом, испугавшись, что играю в бога с двумя незнакомцами, бросилась наутек, прыгнула и приземлилась на дне контейнера. Какая метафора. Я не уверена, что вообще когда-нибудь осмелюсь с ним заговорить. Не представляю, как я найду слова, чтобы объяснить то, что чувствую. Наш мир не слишком спокойное место, и истории вроде этой часто печатаются на страницах таблоида «Enquirer» или в женских журналах. Помимо самой истории, там красовалась бы я на кухне у папы, одиноко глядящая в камеру. Без косметики. Нет, расскажи я ему все, Джастин ни за что бы мне не поверил, – но поступки красноречивее, чем слова.