Владислав Тихонов - Наследство одержимого

Но как официальная церковь допускала подобное? Как допускала подобное всепроникающая власть диалектических материалистов? Благодаря чему одиозное капище дожило до наших дней — неразрушенное, неразграбленное, с невыбитыми даже стеклами?!.

Сергей медленно и завороженно кружил по храму, с каждым шагом подмечая все новые детали — бронзовые канделябры удивительной работы, пыльные оплывшие свечи в них, тонкую резьбу дубового алтаря, когтистые литые ножки круглой жаровни в дальнем углу…

Стена позади алтаря была задрапирована большим куском темной пропыленной ткани. Сергей немедленно обогнул алтарь и одним нерасчетливым движением сорвал со стены драпировку. Под ней оказалась другая — из почерневшей серебряной парчи. Взвизгнули кольца по гардине, тяжелая парча уехала в сторону, и глазам учителя истории открылась глубокая ниша. Желтеющий предзакатный луч пролился в нее и коснулся находящегося там предмета. Никогда, никогда прежде Сергею Федорову не доводилось видеть ничего подобного!

На ступенчатом бронзовом постаменте, испещренном каббалистическими знаками, возвышалась полуметровая статуя из белоснежного мрамора с тончайшими серыми прожилками. Вырезанная необычайно тонко, с подлинно сатанинским талантом, она изображала существо, способное возбудить в человеке одновременно все чувства — от вожделения до брезгливости. Восхитительное женское тело с четырьмя гибкими руками венчал оскаленный в торжествующей улыбке череп с непомерно длинными клыками и круглыми бараньими рогами на темени. В верхней правой руке Существо держало изогнутый нож, в нижней — связку отрубленных голов. В верхней левой — трупик младенца в замысловатой короне, в нижней левой — раскрытый фолиант. Запястья и лодыжки Существа браслетами овивали живые змеи. На высокой тонкой шее висел медальон, украшенный каким-то древним магическим знаком. Гора обезглавленных человеческих тел служила Существу троном…

Сергей минут пятнадцать не отходил от ниши, рассматривая изваяние то справа, то слева и не уставая дивиться мастерству неведомого камнереза. «Почему у меня нет при себе фотоаппарата!» — в очередной раз посетовал он, пытаясь повернуть статую вокруг своей оси. Однако дерзкая попытка не удалась. Сзади послышался легкий шорох и нечто, весьма напоминающее тихий-тихий ехидный смешок. Сергей резко обернулся и чуть не вскрикнул от страха: ему почудилось, будто какая-то тень шмыгнула вдоль стены. «Да что это я, в самом деле… Голубя испугался. Ну да, голубь. Залетел следом — я же дверь не закрыл. Или крыса. Кто еще? Больше некому…» Однако руки так дрожали и в горле так колотилось, что Сергей тут же задернул парчовую занавесь и поспешил оставить проклятое капище.

На улице он увидел Эдика, сидевшего на земле в куче мелких и крупных деталей от своего несчастного мотороллера. Недопитая бутылка портвейна стояла тут же, но Эдик, казалось, позабыл о ней. Ломая спичку за спичкой, он раскуривал очередную «беломорину».

— А, это ты, — нервно буркнул Фырган, заметив Сергея.

— Кто же еще! А что там… такое… всякое?…

— Ты про церкву, что ли? И какого тебя туда понесло… — «беломорина», наконец, раскурилась, и Фырган с наслаждением втянул в себя ядовитый дым. — Отец Филарет это место больно ненавидит. Давно уже грозился эту церкву спалить. Да только боится, мат-ть его… Странный тут раньше жил народишко. Вроде староверов. Только те поклоняются Христу, а эти, значить, какому-то своему идолу. Мне батя рассказывал в детстве, я уж забыл. Имя какое-то ненашинское. Язык сломаешь. Вроде, еще при Наполеоне здешний помещик идола этого сраного привез откуда-то и заставил своих мужиков ему поклоняться. Так оно и пошло. Церкву православную к себе приспособили…

— И что, так и поклонялись до наших дней?

— Угу, покуда все не перемёрли. Сам я тут был как-то с мужиками двумя знакомыми, зашел, глянул — ёб твою мать!.. Плюнул и — ходу оттуда, даже в усадьбу не пошли, до того тошно чо-то стало. А потом, как в Холмы приехали, так меня рвало, бльть, полоскало весь день и всю ночь, бльть! Мужики тоже — один, Васька, чуть не загнулся, а Димка после того в запой ушел…

— Отравились, что ли, чем-то?

— Отравились… Сам ты отравился! Это же место такое — оно на людей, бльть, так действует! И какого лешего я с тобой поперся?!.

Эдик внезапно замолчал. Потом поднялся, сердито выплюнул окурок и резко пролаял:

— Мотолеру пиздец. Затянул ты меня в свою историю, ёб твою мать! Ночевать мне тут с тобой теперя придется! С тебя потом, короче, пол-ящика водяры, понял?! Пошли теперя в твой дом, я тут один кантоваться не собираюсь!!

Тяжелое, фруктово-красное солнце все глубже и глубже вползало в зеленую гущу дальнего леса, напоследок вытягивая тени Сергея и Эдика-Фыргана в два темных головастых циркуля. Циркули торопливо маршировали по деревенской улице, больше похожей на широкую продолговатую поляну с избами по бокам — черными бревенчатыми привидениями с просевшими крышами и покосившимися стенами. В густой траве под ногами то и дело попадалось какое-нибудь полувросшее в землю ведро или заржавленная лопата. На прогнившем заборчике одного из домов Сергей заметил половик, вывешенный на просушку лет двадцать тому назад. Когда-то пестрый, со временем он совершенно побелел, и в складках домотканины, годами собиравшей земляную пыль, зелеными ниточками трепетали тонкие травинки…

Старинное двухэтажное здание броско возвышалось на небольшом пригорке, окруженное сзади полумертвой-полуодичавшей рощицей. Последние солнечные лучи скользили по его красно-кирпичным стенам, сообщая им тревожные мясные оттенки.

— Тэ-экс… Говоришь, дедушка твой тут жил? — не без ехидства спросил Эдик.

— Но ведь других двухэтажных домов здесь вроде бы нет… — растерянно пробормотал Сергей, пугливо озираясь по сторонам: от внезапного наследства он был вправе ожидать чего угодно, но чтобы стать обладателем 200-летней усадьбы…

Все в ней веяло духом помещищьего гнезда, как его рисуют на картинках — и ограда из кирпичных столбов с чугунными прутьями, и булыжник, вымостивший площадку перед фасадом, и каменные львы по обеим сторонам крыльца… Над заколоченной крест-накрест входной дверью, к которой вели двенадцать гранитных ступеней, нависал тяжелый балкон, поддерживаемый двумя рядами круглых гранитных колонн.

— Значит, хи-хи, дедушка…

— Да что ты хихикаешь все время?!

— Да то, что больно крутой он у тебя был… Тут-то, знаешь, что до революции было? Барин жил! А потом дом — под сельсовет. Не, музей сначала сделать хотели — тут картины вроде как шибко дорогие нашли, мне это все батя мой рассказывал. А потом комиссия приезжали чуть ли не с Москвы, все картины, всю мебель повывезли и решили тут сельсовет разместить… В войну здесь немцы стояли, так у них штаб тут был. После войны — обратно сельсовет… А потом вроде как позабросили тут всё…