Владислав Тихонов - Наследство одержимого

— Серё-ог! Ты идешь, бльть?! — прокричал сторож картофельного склада, от нечего делать начиная со свечой в руках размеренно маршировать по вестибюлю. Бездумные шаги направлялись то к дверям, то к первой ступеньке лестницы; но вот они раздались в закоулке между лестницей и стеною — раздались и прекратились.

— Серрёг!! Иди сюда! Тута еще дверь какая-то!

В подлестничном пыльном мраке декорацией к сказке про Золотой ключик чернела небольшая дверь. Она была заперта небольшим висячим калачиком явно советского происхождения. Не долго думая, Сергей просто взял у Эдуарда монтировку и после некоторых усилий сокрушил непрочный замок. Дверь отворилась, обдав взломщиков сырым плесенным запахом.

— У-у, да что там смотреть! Хлам какой-то, — сказал Эдик-Фырган, переступая порог с поднятой над головою свечкой.

Сергей заглянул в помещение и согласился с ним. Да, смотреть действительно было не на что: темная сырая комнатенка с заложенным окном — очевидно, бывшая лакейская, — была снизу доверху завалена заплесневевшими досками, пустыми ящиками, а также лопатами, топорами и прочим шанцевым инструментом — больше изломанным и ржавым.

— Я, Серега, лучше наверх пойду — на ночлег определяться. Ты как хочешь, конечно…

— Погоди, я тоже с тобой.

Для ночлега Сергей облюбовал маленькую комнату в конце коридора, служившую когда-то, судя по нише-алькову, одной из господских спален. По сравнению с другими комнатами осиновского особняка, эта казалась чуть менее запущенной, даже оконные стекла в ней были целы. А кроме того, там стояли два абсолютно неповрежденных конторских стола, могших послужить кроватями.

Сергей и Эдик не без помощи все той же монтировки растворили ссохшиеся рамы, и в затхлую комнату тотчас притянуло живой ветер. Эдик смахнул рукавом многолетнюю пыль со своего стола, поставил на него рюкзак и начал раскладываться на ночь. Сергею спать не хотелось. Он решил придать комнате более обжитой вид, хоть отчасти избавившись от паутины, грязи и птичьего помета, в изобилии покрывавших изуродованный паркетный пол.

— Ты куда?

— Пойду из-под лестницы метлу принесу, а то в говне спать противно.

— Ишь ты, бла`ародный наследник! Как знаешь… А по мне так и так ничего, — Фырган несколько делано зевнул.

Сергей взял свечу и спустился вниз, в захламленную лакейскую. Укрепив плачущий стеариновый столбик на верхней из наваленных горбами досок, «бла`ародный наследник» засучил рукава и принялся разворачивать кучи громоздкого занозистого хлама. На лбу и под мышками вскоре отсырело, дыхание сбилось. А когда Сергей полез в угол, на него сверху сполз какой-то ящик, больно задел по затылку и опрокинул свечу.

Другой на месте учителя давно плюнул бы и прекратил поиски: все руки в занозах, да намаялся, да по башке схлопотал — и все из-за какой-то метлы?! Но Сергей не унимался, почти признаваясь себе, что метла — это так, найдется — спасибо, не найдется — черт с нею, главное же… А что, собственно, главное? Что он, собственно, ищет?

Да ничего особенного он не ищет. Не помещичье же золото и не нацистские же ордена. И не местную колонию двухголовых крыс. Ни того, ни другого, ни, скорей всего, третьего, здесь давным-давно нет и быть не может. Так просто, порыться в бесхозном хламе — почему бы и нет? Вдруг да найдется что-нибудь полезное или забавное. Вот в этом ящике, например… Сергей установил на расчищенном полу фанерный ящик, съездивший его по голове, и взломал его. В ящике оказались старые пыльные папки из голубоватого картона. Развязав одну из них, Сергей увидел бланк, исписанный на машинке с латинским шрифтом. В самом верху листа, над крупным словом «Order», красовался длиннокрылый орел со свастикою в лапах. Переворошив папку, Сергей нашел еще кучу подобных орленых бланков — частью исписанных, частью — пустых. Такими же бланками были заполнены и прочие папки из взломанного ящика. Сергей присвоил себе одну из них и скоро потерял к ним интерес. Тем более, что в противоположном углу, возле самой стены, между ножками ломаных казенных стульев, как будто что-то в убогом свечном освещении поблескивало… С грохотом полез Сергей под стулья и скоро поднял с полу старинную фотографию в каповой рамке, под надколотым стеклом.

С отсыревшей карточки из-под пятен столетней грязи и плесени сурово взирал на Сергея худой, усатый и темноволосый мужчина лет тридцати, в костюме-тройке дореволюционного покроя. Мужчина стоял на лестнице, приятно облокачиваясь на полированные перила. Позади него виднелось высокое окно в белых сборчатых драпировках, чуть в стороне стоял высокий вазон с цветами. И лестница, и окно показались Сергею знакомыми. Ну да! Достаточно лишь выбраться из лакейской, чтобы снова увидеть их. Правда, вместо сборчатого ламбрекена, ковра и цветов там теперь лишь лоскутья мерзкой паутины, грязь да птичий помет. Ну, и еще покоробленный портрет Маркса в багетной, обвалившейся кусками, раме…

Вновь полез Сергей под стулья и вновь не с пустыми руками оттуда вылез. Его добычею стали еще две застекленные фотокарточки. На одной был щеголеватый царский обер-офицер верхом на темной лошади. На другой — тот же обер-офицер, но уже с Георгиевским крестом на груди и без головного убора. Офицер сидел на меланхоличном шелковом диване рядом с женщиною в черном пышноплечем платье-модерн, с лицом миловидным, но как будто несколько нездоровым. Приглядевшись, насколько позволяла свеча, Сергей выяснил, что все три мужские портрета изображают одно и то же лицо. Стоящий на лестнице был немного крупнее, и Сергей принялся усиленно всматриваться в него. Он был далеко не красавец — это бросилось бы в глаза сразу и всем, в том числе и Сергею. Но, будь Сергей чуть повнимательнее и чуть больше интересуйся он лицами и вообще людьми, он непременно нашел бы в этих резких чертах, образованных, казалось, одними острыми углами и ломаными линиями, определенную гармонию. Гармонию неожиданную, странную, агрессивную… И кое-что в этом лице — повторяем, если бы Сергей был внимательнее! — кое-что в этом лице на некоторое время вселило бы в Сергея беспокойство, заставив направленно теряться в догадках и тщетно копошиться в собственной убогой детской памяти… Но Сергей Михайлович Федоров, этот учитель истории школы номер пятнадцать, известный среди пакостно живых и бессовестно умных учеников как просто «Серый»; этот состарившийся, послушный и забитый 28-летний подросток в зеленом плаще и с прокисшею мечтой о «преуспевающей фирме» — одним словом, этот горе-наследник осиновского имения переживал лучшие дни своего неведения. Перестав и думать о том, что этот дом — дедушкино наследство, перестав верить и в самого дедушку Андрея Николаевича, он, тем не менее, продолжал строить гипотезы одна шизее другой… чтобы ни на ноготь не приблизиться к истинной разгадке того, что началось с ним утром того самого дня, когда заспанный похмельный проводник ссадил его на перроне славного города Бредыщевска…