Владислав Тихонов - Наследство одержимого

При свете включенной Эдиком лампочки-сороковки удивленный Сергей заметил, что в домике целых три жилых помещения: прихожая, где не было ничего, кроме маленького стульчика да грязного настенного календаря за позапрошлый год; кухонька с печкой и комната с огромным старым сервантом без стекол, который неизвестно каким образом был туда водворен. У подножия этого серванта приютилась безногая зеленая тахта с горой старой грязной одежды. Вообще, слово «грязный» можно было применить ко всем предметам в Эдиковом логове. Грязен был неработающий холодильник «Зил», грязны были две шаткие скамейки возле застеленного старыми газетами хромого стола…

— Ну, ты, давай, расположайся тут… Спать, это, тебе — на кровати, а я на печи закемарю. Удобства, значить, на дворе, приспичит — можно через окошко… Пойду закусь соображу, — Эдик отправился на кухню.

Сергей принялся «расположаться» — скинул на пол тряпье с тахты, водрузил на нее сумку и вынул бутылку. Затем, немного подумав, достал еще пару банок с рыбными фрикадельками — судя по всему, главным украшением готовящегося стола. Со стен комнатушки с наигранной похотью взирали на Сергея многочисленные журнальные девицы разной степени обнаженности и засаленности. Блеклые тряпки, служившие занавесками, шевелились от ветра и приоткрывали окно с обшарпанным переплетом и видом не куда-нибудь, а прямехонько на деревенское кладбище, ограда коего лепилась чуть ли не к самому Эдикову забору. Нельзя сказать, что Сергея обрадовало последнее обстоятельство. «И как только здесь можно спать и вообще жить,»- подумал он, отходя от окошка. Слава богу, это всего лишь на одну ночь!

Из кухни раздался призывный окрик хозяина. Сергей подхватил было «Столичную» и банки, но вдруг остановился, развернулся на полпути, торопливо сунул одну консервину обратно в сумку и бодрым шагом вошел на кухню.

«Закусь», «соображенная» Эдиком-Фырганом, состояла из банки соленых огурцов, нескольких кусков черствого хлеба и холодной картошки в мундире на алюминиевой тарелке. Увидев фрикадельки, Фырган издал приветственное мычание и взялся за нож. Пока тупое лезвие кромсало баночную жесть, Сергей как следует осмотрелся. Кухонное окно не выходило на кладбище, но и без этой детали помещение выглядело достаточно гнусно. Особенно почему-то поразил Сергея большой колун, притаившийся, словно наготове, около печки, рядом с тяжелой кривой кочергой. Над ними, в «красном углу» под самым потолком, висела красновато-бурая икона, над которой изрядно потрудились домашние насекомые; а чуть пониже — портретик Ленина, вырезанный из доперестроечной «огоньковской» страницы. На правой щеке вождя сидел маленький медлительный таракан и притворялся родинкою.

Фырган облизал испачканный томатным соусом палец, сковырнул ножом белую крышечку со «Столичной» и налил до половины два немытых стакана.

— Ну, чтоб нам быть здоровыми! — официально произнес Эдик, браво опорожнил стакан и с утиным кряканьем захрустел огурцом. Сергей выпил свою порцию не торопясь и тоже взял огурец.

Водка согрела Сергея, заглушая как скверный привкус пересоленной закуски, так и все страхи и тревоги, связанные с последним днем. Даже жилище Эдика уже не производило на Сергея своего прежнего эффекта, да и сам Эдик с каждой минутою становился все симпатичнее. После второго стакана, осушенного уже залпом, Сергею стало казаться, что надежнее друга и попутчика ему не сыскать. А что до Осин… А черт с ними, с Осинами! Где наша не пропадала!

— Ну, давай еще по одной, — изготовился было Эдик, как вдруг раздался стук в дверь. Рука Эдика дернулась, расплескивая водку, — вот чщщёрт! Опять батюшка Филарет ползет, будь он…

Не успел Сергей поинтересоваться, что это еще за Филарет, как дверь распахнулась, ударившись о стену так, что посыпалась грязная побелка, и глазам Сергея предстал самый настоящий поп — правда, чуть двоящийся.

Сергей, с октябрятского детства воспринимавший церковь настороженно-брезгливо, в последние годы пересмотрел свое отношение к религии и даже собирался, подчинясь модному поветрию, окреститься. Однако к попам он относился по-прежнему — с осторожностью и напряженным любопытством, словно к инвалидам или цыганам, — тем более, что непосредственно сталкиваться со служителями культа Сергею ни разу в жизни еще не приходилось.

Тем временем служитель культа протопал по засохшей глине, сплошным слоем покрывавшей пестрый половичок в прихожей, и протиснулся на кухню.

— Все кощунствуешь, богохульник! Врага рода человеческого ублажаешь!

Сия приветственная фраза, обращенная к Эдику, была произнесена таким громким и хриплым голосом, что Сергей вздрогнул. А отец Филарет как ни в чем не бывало уселся рядом с Фырганом на всхлипнувшую скамейку и положил локоть на стол. Сергей, сперва несмело, а затем все более уступая высвобожденному водкой любопытству, принялся рассматривать представителя церкви.

Прежде всего бросалась в глаза борода батюшки Филарета. Темная, с сильной проседью, она была похожа на большой клок сена с застрявшими в нем крошками и соринками. Из-под бороды виднелась потемневшая цепочка с большим посеребренным крестом, отделанным голубой и серой эмалью. Ряса духовной особы, изначально черная, словно Христова скорбь о людских грехах, со временем просветлела — то ли в знак всеобщего смягчения нравов, то ли от застарелой грязи и перхоти, снегопадом низвергавшейся из иереевой головы. Сальные седые патлы на этой голове были частью заткнуты за уши, а частью — свободно свисали неопрятными сосульками вокруг оплывшего испитого лица, на котором багровой картофелиною торчал бугристый нос. В шныряющих по сторонам маленьких красных глазках читались ум, наглость и лукавство. «Такому палец в рот не клади,» — подумал Сергей, попутно восхищаясь меткостью сделанного вывода.

А отец Филарет между тем окинул Сергея привычным — быстрым и оценивающим — взглядом и вновь обратился к Эдику.

— Опять, гляжу я, зельём грешишь!

— Угу, батюшка, можно подумать, ты сам не грешишь!.. — брюзгливо ответил Фырган, досадливо косясь на ополовиненную бутылку.

— Мне по сану положено подвергать себя дьявольским соблазнам, — иронично-ханжески молвил поп.

— Э-это поччему? — нагло и весело поинтересовался Сергей.

— Это для того, — наставительно продолжал сановитый собеседик, — чтобы лучше знать, как с соблазнами этими бороться, и удерживать от них свою паству. Вот она, доля-то иерейская, — вздохнул он с дурно деланным пафосом.

В ответ раздалось ворчание:

— Угу, как же, положено ему…

— А тебя вообще не спрашивали! — загрохотал Филарет, — ты не сиди тут как монгольский истукан, а давай наливай.