Дэн Симмонс - Лето ночи

Ужиная в одиночестве, Дуэйн включил радио погромче и прислушался. Он любил бокс. И мечтал когда-нибудь написать о нем рассказ. Возможно, что-нибудь о неграх… О том, как они, одерживая на ринге победу за победой, добиваются равенства. Дуэйн слышал, как когда-то Старик и дядя Арт говорили о Джеке Джонсоне [68] Джек Артур Джонсон (1878–1946) – знаменитый чернокожий боксер-супертяжеловес, получивший на ринге прозвище Гигант из Галвестона. В списках лучших боксеров тех времен, составленных известным деятелем американского бокса Натом Флейшером, имя Джека Джонсона значится под номером один. , и этот разговор засел у него в памяти, как запоминается на всю жизнь сюжет любимого романа. «Да, – подумал Дуэйн, – отличный получился бы роман. Если бы я только смог его написать. И знал бы достаточно и о боксе, и о Джеке Джонсоне, и обо всем, что нужно знать настоящему писателю».

Колокол Борджа… Дуэйн покончил с ужином, вымыл тарелку и чашку из-под кофе, а заодно и посуду, оставленную Стариком после завтрака, сложил все в шкаф и прошелся по дому.

Во всех комнатах было темно, свет горел только в кухне, и старый дом казался более загадочным и странным, чем обычно. Наверху, там, где находились спальня Старика и ныне пустующая комната Дуэйна, ощущалось присутствие какой-то мрачной, таинственной силы.

«Неужели колокол Борджа все эти годы висит в башне Старой школы?» – подумал Дуэйн.

Недоверчиво покачав головой, он включил свет в столовой.

«Обучающие машины» сияли во всем своем пыльном великолепии. Остальные плоды изобретательской деятельности Старика загромождали верстаки и пол. Единственным подключенным и работающим прибором был автоматический телефонный ответчик, который отец, опасавшийся пропустить какой-нибудь важный звонок, собрал пару лет назад. Довольно-таки примитивное устройство – простейшая комбинация деталей от телефона и небольшого катушечного магнитофона – подсоединялось к телефонной розетке и, как только поступал вызов, подавало специальный сигнал и предлагало звонящему оставить сообщение.

Почти все позвонившие – кроме дяди Арта, – услышав неожиданный ответ, произносимый явно нечеловеческим голосом, от смущения или гнева бросали трубку, но иногда Старик по голосу или набору ругательств все же вычислял абонента. Кроме того, отцу Дуэйна крайне импонировало раздражение, которое вызывал у людей ответчик. В том числе и у телефонной компании «Мабелл». Ее сотрудники дважды приезжали на ферму и угрожали снять номер с обслуживания, если мистер Макбрайд не прекратит вмешиваться в работу линий связи и портить оборудование, не говоря уже о столь тяжком нарушении закона, как запись разговоров граждан без их ведома.

В ответ на все претензии Старик заявлял, что эти разговоры имеют самое непосредственное отношение прежде всего к нему, поскольку люди набирали его номер телефона, и к тому же они прекрасно знали о том, что их записывают, так как он их об этом предупредил, а стало быть, никакого нарушения гражданских прав не было. А уж если на то пошло, «Мабелл» самая что ни на есть говенная капиталистическая монополия и может все свои угрозы вместе с оборудованием запихать в свою капиталистическую задницу.

Но эти угрозы все-таки удерживали Старика от попыток продать свое изобретение, которое он называл «телефонным мажордомом». Дуэйн же был счастлив уже тем, что им еще не отключили телефон.

К тому же за последние месяцы он сам внес в устройство некоторые изменения, и теперь запись сообщения сопровождалась миганием сигнальной лампочки. Дуэйн хотел научить автоответчик распознавать голоса и реагировать на них лампочками разных цветов, чтобы при записи загорался, например, зеленый, когда звонил дядя Арт, синий – для Дейла и остальных ребят, прерывистый красный – для телефонной компании… Но эта проблема пока что не поддавалась решению. И загвоздка была вовсе не в идентификации голосов. Дуэйн встроил усовершенствованный тональный генератор, способный различать голоса абонентов на основании прежних записей, затем разработал простую схему подсоединения контура обратной связи к соответствующим лампочкам… Но все эти детали были слишком дорогими, и потому пришлось ограничиться одной лампочкой для всех абонентов.

Сейчас она не горела. Значит, никаких сообщений не было. Впрочем, они появлялись очень редко.

Дуэйн подошел к входной двери и выглянул наружу. Фонарь, горевший около амбара, освещал поворот подъездной дороги и дворовые постройки, но остававшиеся в тени поля казались от этого еще темнее.

Цикады и древесные лягушки устроили сегодня настоящий концерт.

Дуэйн постоял минуту, размышляя над тем, как бы ему уговорить дядю Арта отвезти его завтра в университет Брэдли. Обдумав этот вопрос, он направился было в столовую, чтобы позвонить, но вдруг остановился и сделал то, чего никогда прежде не делал: запер на крючок ту дверь, что вела во двор, а потом прошел к парадному входу, которым пользовались крайне редко, и убедился, что и там все закрыто.

Конечно, теперь ему придется дожидаться возвращения отца, чтобы впустить его, но это не важно. До сих пор они всегда оставляли дом открытым – даже в тех редких случаях, когда отправлялись с дядей Артом на уик-энд в Пеорию или Чикаго. Им даже в голову не приходило запирать двери.

Но сегодня Дуэйн решил поступить иначе.

Он еще раз потрогал крючок, провел рукой по дверной раме и подумал, что достаточно дернуть посильнее – и вся эта легкая конструкция не выдержит. Да и саму дверь можно пробить насквозь одним ударом кулака. Улыбнувшись собственной глупости, Дуэйн пошел звонить дяде Арту.

Маленькая спальня Майка находилась на втором этаже, как раз над той комнатой, что была когда-то гостиной, а теперь стала комнатой Мемо. Второй этаж не отапливался: теплый воздух поступал сюда снизу через большие решетки, установленные в полу. Одна из таких решеток была рядом с кроватью Майка, и на потолке спальни он часто видел слабый отсвет маленькой керосиновой лампы, которая всю ночь горела в комнате Мемо, потому что маме приходилось заходить туда иногда по нескольку раз за ночь. Майк знал, что если встать на колени и посмотреть сквозь решетку, то можно увидеть небольшой холмик одеяла, под которым лежит бабушка. Но он никогда так не делал, поскольку считал, что это смахивает на подглядывание.

Но иногда мальчика охватывала уверенность, что он слышит мысли и сны Мемо, потоком струящиеся сквозь решетку. Это не были слова или образы – нет: они поднимались к нему в виде едва слышных вздохов, теплого дуновения любви или холодной струи тревоги. Лежа без сна под низким скошенным потолком спальни, Майк гадал, услышит ли он, как отлетает душа Мемо, если в эту самую минуту бабушка вдруг умрет. Помедлит ли она, чтобы обнять его, как бывало прежде, во времена его детства? Когда Майк был совсем маленьким, бабушка каждый вечер поднималась к нему в комнату, чтобы проверить, лег ли он в постель, подоткнуть поплотнее одеяло и поцеловать на ночь. Огонек маленькой керосиновой лампы в ее руках то ярко вспыхивал, то тускнел; фитиль под стеклянным колпаком шипел и потрескивал.