Ольга Токарчук - Диковинные истории

В этот момент ботинки Мальчика застучали по деревянной террасе, и она испугалась, что племянник снова устроит скандал. Хотя, собственно, она ждала этого, скандала, некоего события, которое вернет мир на круги своя. Может, Мальчик опрокинет эти столики и разобьет бутылки с вином. Может, превратит в кашу остатки волшебно разноцветных пирожных. Она бы его поняла. Он боялся точно так же, как она сама. Но нет. Он молча поднялся на террасу, налил себе вина и повернулся к озеру. Она заметила, что племянник поседел и плохо выглядит.

Она стояла, прислонившись к деревянной стене, и курила. Видела, как Ханна вполголоса разговаривает с бабушкой, как похлопывает ее по худым ладоням, покрытым темными печеночными пятнами. Марго что-то подогревала на кухне, отец рассматривал старые фотографии Ренаты, а когда он уснул над ними, Ханна забрала снимки.

С террасы до нее доносились обрывки разговоров гостей, обеспокоенных или, наоборот, расслабленных и довольных. В центре неизменно находился доктор Хой. Она слышала фрагменты каких-то споров и голос Хоя, на мгновение выделившийся из обычного светского гула. Кто-то ему возразил, но ответная реплика растворилась в общем гаме.

Потом боковым зрением она заметила темные силуэты Мальчика и Ханны на фоне светлого озера – приникшие друг к другу тела брата и сестры.

Небо на востоке начало сереть. Сделалось холодно. Пронесся появившийся откуда-то ветерок, но, видимо, только затем, чтобы сморщить гладь озера, которое теперь казалось кратером, заполненным пеплом.

– Это великое мгновение. Начинается, – сказал доктор Хой. – Смотрите.

Вот как это выглядело.

Со стороны здания «Transfugium» на озеро выплыл плот. Скорее даже обычная платформа. Дистанционно управляемая, она двигалась в направлении другого берега, туда, куда нельзя приставать людям. К Сердцу. Сперва было видно только движение и полосы беспокойной воды, но когда небо еще посветлело и отразилось в воде, они отчетливо увидали ее. Зверь, стоявший спокойно, словно статуя, наклонив голову. Волк.

Зверь обернулся и мгновение смотрел исподлобья в их сторону, потом его полностью поглотила тень того берега.

В Цюрих прилетели вовремя, но самолету пришлось долго кружить над аэродромом, поскольку летное поле засыпал снег и нужно было дождаться, пока медлительные, но ловкие машины его расчистят. В момент посадки снежные тучи расступились, и на пылающем оранжевом небе мы увидели множество конденсационных полос, которые пересекались, образуя на небе гигантскую клетку – словно сам господь приглашал нас сыграть с ним в крестики- нолики.

Встречавший меня водитель, державший в руках крышку от обувной коробки, где была выведена моя фамилия, сразу предупредил:

– Мне придется отвезти вас в пансионат – дорога в Институт полностью засыпана. Не проехать.

Он говорил на таком странном диалекте, что я едва его понимала. Мне казалось, что я что-то не так услышала. Ведь была весна, восьмое мая.

– Все перевернулось с ног на голову. Смотрите, – ставя мой багаж в машину, он указал на темнеющее небо. – Говорят, этим нас и травят, выпускают из самолетов газы, которые воздействуют на наше подсознание.

Я покивала. Расчерченный небосклон действительно вселял тревогу.

До места мы добрались поздно ночью; повсюду были пробки, машины буксовали и со скоростью черепах ползли по мокрому снегу. На обочинах образовалась вязкая каша. В городе вовсю работали снегоочистительные машины, но дальше, на горной дороге, куда мы осторожно въехали, оказывается, никто ничего не чистил. Шофер судорожно вцепился в руль, выставив голову вперед, а его большой орлиный нос обозначал направление, словно нос корабля, на котором мы плыли к порту по морю влажного мрака.

Я оказалась здесь, поскольку подписала контракт. Моей задачей было обследовать группу подростков при помощи теста, который я сама придумала и который на протяжении трех с лишним десятилетий оставался уникальным и пользовался большой популярностью среди коллег – психологов развития.

Сумма, которую мне предложили за работу, была огромной. Увидев ее в договоре, я решила, что это опечатка. При этом я обязывалась соблюдать конфиденциальность. Офис фирмы, которая предложила мне провести исследование, находился в Цюрихе, а ее название ничего мне не говорило. Однако не могу сказать, что я соблазнилась исключительно деньгами. Имелись и другие причины.

К моему удивлению, «пансионат» оказался гостевыми комнатами в старом темном монастыре у подножья гор. Натриевые лампы проливали густой свет на страдавшие от снега каштаны, которые уже расцвели и теперь, придавленные белыми подушками, выглядели так, будто подверглись непонятному, абсурдному насилию. Водитель провел меня к боковому входу, внес по лестнице чемодан. В дверях комнаты торчал ключ.

– Все уже оформлено. Постарайтесь выспаться. Завтра я за вами приеду, – сказал носатый шофер. – Завтрак – у вас в холодильнике, а в десять часов сестры пьют кофе.

Я смогла заснуть только приняв таблетку – и снова оказалась в своей любимой временно́й дыре, куда, словно в вымощенное птичьим пухом гнездо, проваливалась в полной гармонии со своим телом. Так я тренировалась в несуществовании с тех пор, как заболела.

Назавтра в десять утра я стала свидетельницей самого странного кофейного ритуала из всех, какие наблюдала за свою жизнь. Итак, я оказалась в огромном помещении, посреди которого стоял большой, массивный деревянный стол, хранивший следы многовекового использования, а вокруг него сидели шесть старых женщин в монашеском облачении. Когда я вошла, они приподняли головы. Они сидели по три с каждой стороны, из-за одинаковой одежды казалось, что и черты их лиц также схожи. Седьмая сестра, подвижная и энергичная, в надетом на рясу полосатом фартуке, поставила на стол большой кофейник, вытерла ладони о фартук и, протягивая навстречу костлявые руки, пошла ко мне.

Она приветствовала меня немного слишком громко, что – как я позже поняла – не было случайностью: большинство из этих пожилых женщин плохо слышали. Она представила меня и быстро перечислила имена монашек – необычные. Самая старшая звалась Беатрикс. Были еще Ингеборг, Тамар и Шарлотта, а также Изидора и Цезарина. Тамар приковывала взгляд своей неподвижностью. Она была подобна статуэтке древней богини. Сидела в инвалидной коляске, большая, полная, с красивым бледным лицом, выраставшим из облаченного в рясу тела. Мне казалось, что она смотрит сквозь меня, словно видит за моей спиной некое обширное пространство. Она уже, должно быть, принадлежала к тому стойкому племени, которое совершает внутренние прогулки во времени по долинам памяти, воспринимая окружающих как попавшую в глаз назойливую соринку.