Ольга Токарчук - Диковинные истории

Я никогда не думала, что всю жизнь буду делать одно и то же, заниматься одним делом. Мне казалось, что я – натура беспокойная, быстро загораюсь и быстро гасну. Интересно, если бы меня саму в детстве можно было обследовать с помощью моего теста, чтобы определить, кем я стану, – показал бы он, что я окажусь неутомимым, упорным глашатаем одной идеи, педантичным мастером одного инструмента?

Вечером того же дня мы втроем отправились в городок, собираясь поужинать в ресторане, большие окна которого выходили прямо на озеро, обеспечивая гостей умиротворяющим видом на темную воду, освещенную городскими огнями. Эта мерцающая бездна постоянно отвлекала мой взгляд от собеседников. Мы ели груши с медом и горгонзолой, а потом ризотто с трюфелями, самое дорогое блюдо в меню. Белое вино тоже было превосходным. Виктор говорил больше всех, и его низкий голос заглушал – к счастью – доносившуюся откуда-то навязчивую музыку, механическую и безличную. Он жаловался, что нам не хватает харизматических личностей, что люди стали слишком обычными и им недостает сил радикально изменить мир. Его клетчатый живот полировал край стола. Дани разговаривала со мной любезно-уважительно с едва заметной примесью милой фамильярности. Она наклонялась ко мне через стол, а кисти ее шали ласкали края тарелки, грозя угодить в растопленную горгонзолу. Конечно, я расспрашивала о детях, которых предстояло обследовать. Кто они и почему их хотят подвергнуть тесту? И в чем заключается «наша программа» – хотя на самом деле в тот момент меня это не слишком волновало. Мы разговаривали, да, но больше всего меня занимал вкус крошечных, размером со спичечную головку, кусочков трюфелей. Детей собрали сюда на три месяца, в так называемую горную школу, которая в процессе обучения и игр исследует их способности. Все они усыновленные, сообщили мне, а программа заключается в анализе влияния социального капитала на развитие личности (сказал он) и/или влияния всего спектра меняющихся факторов окружающей среды на будущие профессиональные достижения (сказала она). Передо мной стоит простая задача: провести тест в максимально развернутом виде. Им нужны точные профили и прогноз на будущее. Исследования представляют собой частную инициативу. Спонсоры получили все необходимые разрешения, программа рассчитана не на один год и пока засекречена. Я кивала, притворяясь, что слушаю и запоминаю, хотя на самом деле смаковала трюфели. У меня было ощущение, что с тех пор, как я заболела, мой орган вкуса расслоился и каждую вещь воспринимает по отдельности: грибы, кусочки пшеничных макарон, оливковое масло, пармезан, хрупкие кусочки чеснока… Что блюда как целое исчезли – есть только свободные сочетания ингредиентов.

– Спасибо, что ты, такая знаменитость, согласилась лично приехать сюда, – поблагодарила меня Дани, и мы чокнулись.

Мы вели любезно-ленивую беседу, наслаждаясь едой, пока вино не развязало нам языки. Я сказала, что любая идея предвидения будущего рождает в людях любопытство и одновременно огромное иррациональное сопротивление. Она также вызывает беспокойство сродни клаустрофобии, безусловно являющееся тем же страхом перед фатумом, с которым человечество борется еще со времен Эдипа. В сущности, люди не желают знать будущее.

Еще я сказала, что хороший психометрический инструмент подобен гениально сконструированной ловушке. Попав в нее, психика чем больше мечется, тем больше оставляет следов. Сегодня мы знаем, что человек при рождении начинен всевозможными потенциалами, и взросление заключается вовсе не в их развитии и обучении, а скорее в отсечении возможностей, одной за другой. В конце концов из дикого буйного растения мы превращаемся в своего рода бонсай – уменьшенную, подстриженную и урезанную миниатюру потенциального себя. Мой тест отличается от других тем, что исследует не то, что мы получаем в процессе развития, а то, что утрачиваем. Наши возможности постепенно ограничиваются, но благодаря этому легче предвидеть, кем мы станем.

На протяжении всей моей научной карьеры меня постоянно высмеивали, унижали, подозревали в увлечении парапсихологией и даже в подделке результатов. Видимо, отсюда моя подозрительность и стремление мгновенно переходить в наступление. Я первым делом нападаю и провоцирую, а потом отступаю, удрученная тем, что натворила. Больше всего меня бесят обвинения в иррациональности. Почти все научные открытия поначалу кажутся нерациональными, поскольку рациональность обозначает границы познания; чтобы их преодолеть, зачастую следует отрешиться от рациональности и броситься в темные пучины неисследованного – именно ради того, чтобы фрагмент за фрагментом рационализировать его и объяснить. Во время мирового турне я каждую лекцию о своем тесте начинала со слов: «Да, знаю, что вашей реакцией будут раздражение и злость, но человеческую жизнь можно предсказать. Для этого имеются соответствующие инструменты». В зале повисала напряженная тишина.

Когда мы вошли в зал, дети были заняты какой-то игрой, заключавшейся в разыгрывании сценок. Еще из коридора мы услышали взрывы смеха. Они с трудом заставили себя отвлечься и поздороваться. Я была примерно в возрасте их бабушек, что сразу установило между нами приязненную дистанцию. Они не пытались войти в доверие. Одна смелая девочка, некрупная и очень решительная, задала мне несколько вопросов. Откуда я? На каком языке говорила моя мама? Первый ли раз я в Швейцарии? Насколько сильно загрязнено место, в котором я живу? Есть ли у меня собака или кошка? В чем заключаются исследования? Не будет ли скучно?

Я полька, отвечала я по порядку. Мама говорила по-польски. В Швейцарии я была уже несколько раз, меня хорошо знают в Бернском университете. Загрязнение сильное, но все же не такое, как в том городе, из которого я уехала. Особенно зимой, когда наше Северное полушарие многократно увеличивает производство смога. В деревне, где я живу, нет необходимости носить маску. В исследованиях нет ничего неприятного. Проведем несколько компьютерных тестов, касающихся повседневной жизни – например, того, что вы любите, а чего не любите, и так далее. Еще вам покажут странные трехмерные фигуры, и надо будет сказать, на что они похожи. Некоторые обследования предусматривают использование современной аппаратуры, это не больно, разве что иногда щекотно. Скука уж точно никому не грозит. Несколько ночей вы будете спать в специальной шапочке, это мониторинг сна. Некоторые вопросы могут показаться очень личными, но мы, исследователи, обязуемся соблюдать полную конфиденциальность. Поэтому я прошу вас всегда быть максимально откровенными. Часть исследования включает в себя решение задач, это похоже на игру. Уверяю вас, что мы отлично проведем время. Да, у меня была собака, но она умерла несколько лет назад, и с тех пор я больше не хочу заводить животных.