Ольга Токарчук - Диковинные истории

В это печальное Серое время, когда влажность проникала повсюду и под ее воздействием ржавели все винты, засовы, соединения и спайки, отношения с дочерью обычно возвращались к норме, теперь, возможно, также благодаря Филиппе, которая все чаще оставалась у них ночевать. Ореста с недавних пор начала приходить к нему на веранду – молча наблюдала за подготовкой инструментов и нанесением информации на карту-тело.

Она всегда помогала отцу очищать от ржавчины винты и ящики. Тогда он украдкой разглядывал ее руки – годятся ли они. Да, вполне. У Оресты были большие ладони с красивыми ногтями. Пальцы не очень худые, это очень хорошо. Зато крепкие, уверенные. Всегда теплые.

Однако инструменты он предпочитал чистить сам. Старательно полировал каждую деталь, вплоть до самых мельчайших. У него имелись старые электроды для стимуляции мышц, растяжки, эспандеры, прорезиненные подкладки, вулканические камни для разогрева позвоночника и множество других аксессуаров, используемых при массаже. Он получил их от отца и вскоре собирался передать Альдо. Дочь лишь подавала ему тряпки, открывала баночки с пастой. Максимум – изредка протирала водой с уксусом поверхность подкладок. Разговаривали они при этом мало. Илон видел, что Оресте быстро надоедает стирать наждачной бумагой ржавчину, результат вездесущей влажности.

– Ореста, иди потренируемся, – постоянно уговаривал он ее. Порой при этом Илон не мог удержаться, чтобы не положить руку дочери на плечо в естественном властном жесте, свидетельствовавшем о том, что, в конце концов, он ее отец и несет за нее ответственность.

– Зачем? Времени жалко, – отвечала она обычно.

На этот раз она послушно встала, но не затем, чтобы тренироваться. Ореста повернулась к нему и – как бывало раньше, в детстве – положила голову ему на грудь. Илон замер, удивленный и растроганный.

– Папа, как это закончится? Это же не может продолжаться вечно, – спрашивала она, уткнувшись в его рубашку, ребра, грудную клетку, не глядя в лицо.

Сердце Илона дрогнуло.

Она спрашивала его об этом много раз. На этот вопрос он никогда не отвечал.

Девочка подошла к карте-телу и сдвинула полотенце, которое упало на пол, открыв огромное количество значков на животе и груди. Множество линий, кружков, зигзагов, заштрихованных областей. Это напоминало карту военных действий. Благодаря тому, что Илон использовал разноцветные карандаши, было отчетливо видно, как прогрессирует энтропия.

– Что это? – спросила Ореста, показывая на заштрихованную серым цветом область размером с половину ладони. – Снова удар мечом?

Илон радовался, что дочь помнит термины, которым он ее учил.

– Нет, это немая область, – ответил он, не глядя на нее. – Добрых несколько лет назад.

Он не все ей рассказывал. Например, не сказал о том, что произошло пять лет назад, когда целых три дня жизненные функции Монодикоса возвращались и снова угасали, с каждым разом делаясь все слабее. Не помогли четыре реанимации, очень мощные. Потом была эмболия, и пришлось оперировать мертвое тело в надежде, что оно проснется. Тогда, пять лет назад, возвращение оказалось особенно внезапным, мозг снова был поврежден, весьма серьезно, а потом возник правосторонний паралич, захвативший и лицо – это очень заметно. Все пошло не так.

– То есть здесь потеряна чувствительность, да? Нервы повреждены? – спросила Ореста.

Отец подтвердил.

– Прикрой его.

Илон посмотрел на дочь. Пока она разглядывала куклу и водила пальцем по линиям, которыми та была изрисована, на гладких щеках Оресты выступил румянец. Темные волосы закрывали половину лица. Илон вдруг понял, что растроган. Никого он не любил так, как Оресту. Он сглотнул.

– Ну ладно, начнем сначала. Я буду заниматься с тобой каждый день. – Он отложил тряпочку и подошел к дочери. – Покажи ладони.

Она инстинктивно вытянула их вперед. Илон крепко схватил их, немного помял, а потом приложил к своим губам и дунул. Ореста выдернула руки, смущенная этим неожиданным порывом нежности.

– У тебя прекрасные руки: крепкие, сильные и теплые. Ты сильная и умная. Умеешь визуализировать прикосновение, с таким воображением ты будешь делать прекрасные карты.

– Папа, не надо… Мне это отвратительно. – Ореста отвернулась и остановилась у дверей, словно собиралась выйти; задумавшись на мгновение, она добавила: – Мне отвратительно то, что ты делаешь.

Он появился триста двенадцать лет назад. Говорят, были и другие, хотя большинству людей сложно представить себе этих других. Такие же, как он? Как это возможно? Ведь он только один. Монодикос. Исключительный, Единственный, Полный, Целый-целехонький, как рассказывали о нем детям, которые с тех пор росли с ощущением собственного несовершенства и неполноты. Не существует множественного числа от имени Монодикос. Каким-то образом эта единственность была условием сакральности, так что о других умалчивали. Будь еще и другие, люди исповедовали бы политеизм, какую-то примитивную и инфантильную веру в то, что чудо может быть всеобщим, что может быть умножено. Однако в этом случае чудо перестает быть чудом. Поэтому о других не говорили.

Он пришел, когда в нем более всего нуждались, когда катастрофа с пластиком уничтожила не только дома, фабрики и больницы. Она также оспорила некоторые понятия. Дело уничтожения довершила война. Падавшие спутники напоминали нацеленные на Землю ракеты, кинжалы. Люди забывали слова, их не хватало, ими невозможно было пользоваться, а следовательно, невозможно описать ту часть мира, которая уходила в небытие, а раз нельзя было ее описать, то о ней переставали думать. А переставая думать, забывали. Простой способ потренироваться в несуществовании.

Все полагали, что он пришел в ответ на их мольбы, услышал их зов. В гимне, который поют в праздничное время, говорится, что «тогда отворились врата ада», а потом долго обсуждалось, есть ли слово, определяющее противоположность ада, – но нет, такого слова не было. Во всяком случае, никто его не помнил. У Илона ад всегда ассоциировался с винтами в ящике, и он представлял себе, что эти врата ада открывались с жутким скрежетом, подобно его ящикам с инструментами, только их скрежет разносился по всему миру. Монодикос пришел, и, в сущности, – так считает массажист Илон – мы не должны рассуждать о том, были с ним другие или нет, и городить всю эту чепуху – откуда да как. Это тема, на которую могут рассуждать подростки, взрослому порядочному человеку подобные споры ни к чему.

Он появился и позволил себя поймать, отдался в руки людей. С тех пор зло в мире остановилось. Во всяком случае, все в это поверили.

Ореста в последнее время редко бывала дома. Илон заходил в ее комнату и стоял там, разглядывая вещи дочери: книги, ночную рубашку, перекинутую через спинку старого стула, щетку с поблескивавшими на ней волосками. Смотрел на плюшевую желтую собаку, которую Ореста назвала Пирожок, – она тогда едва научилась говорить, на туалетный столик, где она старательно расставила материну косметику – высохшую помаду в деревянных патрончиках, пустые флакончики от духов, чей запах уже давно распался на атомы. Водил взглядом по полкам с ее все еще детскими книгами – иллюстрированными приключениями сказочных героев и розовых принцесс. Как-то среди школьных учебников он обнаружил пачку брошюр в красных обложках с неаккуратно напечатанным текстом. Одна из них называлась «Мир в ожидании изменений. Философия мягкой революции». Илон открыл ее, взгляд привлек форзац, куда Ореста карандашом выписала фразы, после каждой из которых стоял вопросительный знак. Илон невольно запомнил их, злясь на собственную память, которая с тех пор не давала ему покоя.