Ольга Токарчук - Диковинные истории

Я ответила, что целительно уже само осознание существования области мира худшего, нежели тот, что стал нашим уделом.

– Уже одно это должно побуждать нас к тому, чтобы испытывать величайшую невыразимую благодарность Творцу, – подытожила сестра Анна.

Кроме того, со временем святые стали получать все более экзотические имена, видимо, потому, что список популярных и широко распространенных был уже исчерпан. Так начали появляться святые Осианы, Магденции, Амартии, Ангустии, Виоланты, а среди мужчин – Абгоренций, Милруппо, Квинтиллион, а также святой Оксентий, который ранней весной 1629 года и достался монастырю.

– А вы не знаете, чем они там занимаются? – спросила я сестру Анну, указывая рукой на видневшееся высоко наверху здание Института, в очередной раз спустившись в монастырь.

Сестры слыхали, что там проводятся какие-то важные исследования. Это все.

Мы складывали белье тем способом, что распространен во всем мире, везде, где существуют пододеяльники, наволочки и простыни, где существуют одеяла, подушки и ночные рубашки: стояли друг напротив друга и растягивали наискосок большие прямоугольники льняной и хлопчатобумажной ткани, чтобы вернуть им форму после стирки. Сообща мы быстро установили последовательность: сперва наискосок, потом сложить по бокам и быстрыми, короткими рывками вытянуть, затем сложить пополам и снова наискосок, и наконец, сделав друг навстречу другу несколько шагов, сложить ткань аккуратным прямоугольником. И все сначала.

– Мы догадываемся, в чем дело, но догадываться и знать – не одно и то же, – сестра Анна всегда говорила о себе во множественном числе, после стольких лет пребывания в монастыре ее идентичность сделалась коллективной. – Не волнуйся, дорогая, – добавила она, и это прозвучало почти ласково. – Церковь всегда тяготеет к добру.

Окси глядел на нас своими глазами из полудрагоценных камней, которые были вставлены в глазницы, выстеленные уже совершенно выцветшим шелком, изображавшим веки. Брови из темно-красных драгоценных камней, казалось, приподнялись в холодном, исполненном недоверия удивлении.

По ночам интернет невольно выводил меня на иные тропы, еще более живописные – посмертных историй святых, а точнее, их земных останков, поклонения пальцам, щиколоткам, пучкам волос, извлеченным из тел сердцам, отрезанным головам. Четвертованный святой Войцех, разосланный церквям и монастырям в качестве реликвии. Кровь святого Януария, которая регулярно переживала таинственные химические перевоплощения, меняя состояние и свойства. А также кражи святых тел, разделение останков на реликвии, чудесным образом множившиеся сердца, ладони и даже крайняя плоть маленького Иисуса – sacrum preputium. На сайте аукционов в архиве было много предложений частей тел святых. А первое, что мне открылось, была рака с останками Иоанна Капистрана, которую предлагали приобрести на сайте Alegro.pl за 680 злотых.

В конце концов я отыскала нашего героя из сушильной: святой Оксентий мученик, дрессировщик львов, которых во времена Нерона кормили христианами. Однажды ночью лев заговорил с ним человеческим голосом. Это был голос самого Иисуса Христа. Не написано, что́ сказал лев голосом Христа, но утром Оксентий обратился в христианскую веру, выпустил львов в лес за городом, а сам был пойман. Прежде палач, он стал жертвой. Львов тоже поймали, и Оксентия вместе с другими христианами бросили им на съедение. Львы, однако, не тронули своего бывшего хозяина, поэтому люди Нерона его зарезали, а львов закололи мечами. После смерти тело Оксентия выкрали христиане и тайно похоронили в катакомбах.

– Я стояла перед гостиницей и боялась сделать шаг, – сказала сестра Анна.

Мы сидели в большой пустой кухне, другие сестры уже ушли, тщательно рассортированные отходы тоже исчезли. Она присела на подоконник и выглядела удивительно молодо.

– Было жарко и влажно, как часто в Индии. Легкая ряса для путешествий липла к телу. Я чувствовала себя словно парализованной, ибо все, что я видела, вызывало во мне ужас, – Анна на мгновение умолкла, подбирая слова. – Масштабы нищеты, отчаянная борьба за выживание, жестокость. Собаки, коровы, люди, рикши со смуглыми свирепыми лицами, калеки-попрошайки. Мне казалось, что всех этих существ одарили жизнью насильно, вопреки их воле, что они обречены на жизнь, словно жизнь эта есть упадок и возмездие.

Она отвернулась от окна, а потом сказала, не глядя на меня:

– Думаю, что совершила там величайший грех, и не уверена, что он мне отпущен, хотя я его искупила. Священник, который меня исповедовал, видимо, не понял, что́ я ему сказала. – Она смотрела в окно. – Там не было никакой обещанной мне святости. Я не нашла ничего, что могло бы оправдать всю эту боль. Я увидела мир механический, биологический, словно муравейник, организованный по определенным правилам, бессмысленным и непоследовательным. Я открыла там нечто страшное. Да простит меня Господь. – Лишь теперь она посмотрела на меня, словно искала поддержки. – Я вернулась в отель и просидела там целый день. Я даже молиться не могла. На следующий день, как мы договаривались, приехали сестры из монастыря за городом и забрали меня к себе. Мы ехали через иссохшее оранжевое пространство, покрытое мусором и мертвыми деревьями. Мы молчали, сестры, видимо, понимали мое состояние. Может, они и сами когда-то прошли через это. В какой-то момент я увидела тянущиеся до горизонта маленькие холмики, расположенные на расстоянии полутора десятков метров друг от друга. Сестры сказали, что это кладбище священных коров, но я не поняла. Попросила повторить. Они объяснили, что сюда неприкасаемые привозят останки священных коров, чтобы не загрязнять город. Оставляют их прямо под палящим солнцем, и природа делает свое дело. Я попросила остановиться и, потрясенная, пошла к холмикам. Я ожидала увидеть высохшие на солнце останки, кожу и кости. Однако, подойдя, я увидела другое: скрученные, полупереваренные полиэтиленовые мешки с еще различимыми названиями фирм, веревки, резинки, крышечки, стаканчики. Желудочный сок был не в состоянии справиться с новомодной человеческой химией. Коровы съедали мусор и носили его, не переваренный, в своих желудках. Это то, что остается от коров, – было мне сказано. Тело исчезает, съеденное насекомыми и хищниками. Остается вечное. Мусор.

Я попрощалась с сестрами за несколько дней до отъезда. Предстояло еще разобрать бумаги, отключить аппаратуру и сделать суммирующие расчеты. Последний кадр в монастыре, который я запомнила: старые женщины, столпившиеся в стеклянной коробке лифта, который везет их на службу, босховские жительницы рая, совершающие путешествие на тот свет, на край времени.