Александр Ледащёв - Город, который ты любишь [СИ]

— О чем вы говорите, сенатор? У нас были разногласия?

— Я тоже думал, что что-то недопонял в прошлую нашу встречу. Так что жду вас в гости с супругой, в следующее воскресенье. Поиграем в гольф.

— «Лучший способ испортить хорошую прогулку», — рассмеялся хозяин, но сюрпризы не кончились.

— Кстати, вы слышали о головорубе, который держит город в панике? Все уверены, что резня в тех двенадцати домах — дело его рук и рук его последователей. Каких-то фанатиков, или безумцев. Вот, полюбуйтесь, есть фоторобот, — сенатор протянул листок хозяину, тот взял его и оторопел. С листа на него смотрел тот самый живой эндемик, чью деревню они аккуратно сровняли с землей.

— Что за шутки, сенатор? — На миг таинственный мистер потерял лицо. Ровно миг сенатор этим и наслаждался.

— Вы не понимаете всего, милый мой. Если этот портрет попадет к яйцеголовым, вы представляете, какой поднимется шум? Нет? Да? Так и знал. Тогда и всплывут вопросы, отчего свернуты работы по изучению единственного племени на земле, к чему я не причастен, это вы решали как-то сами, а попутно и почему оно исчезло с лица земли, а главное — как в городе, цитадели цивилизации, оказался бешеный каннибал? С кого полетит голова? С меня? Полноте, сами понимаете, я понятия не имел ни о племени, ни о чем подобном. А вот вас, к сожалению, придется схоронить без почестей.

— Понимаю. Работа прошла с ошибками. Документы племянника, сенатор, озаботьтесь прислать мне, пожалуйста, сегодня же, после обеда. Завтра он может приступать к работе.

— Ему ехать туда, на место? — Спокойно спросил сенатор.

— Это еще зачем, сенатор? Вы же не землекопом его устраиваете, — усмехнулся гость.

— Я всегда знал, что американская мечта — это далеко не только деньги, — сенатор, милый, улыбчивый, мягкий, встал с кресла, пожал хозяину руку и, забрав фоторобот, чиркнул зажигалкой. Но поджигать не стал. Подмигнул и вышел.

Минуту таинственный джентльмен сидел неподвижно. Потом достал телефон.

— Джеймс, работаешь по приказу «0031», понял? Повтори.

— Работаю по приказу «0031» — мрачно ответила трубка.

Через сутки после этого разговора, странным образом и впервые в практике использования лифтов этой системы, несуществующего полковника несуществующего подразделения обнаружили с головой, каким-то образом попавшей под опускающийся лифт. По голове его опознать не удалось, а вот файлы с описанием тела, сразу после снятия отпечатков файлов, куда-то делись. Как порой бывает даже в самых цивилизованных странах.

А уж про разбившийся где-то над Атлантикой самолет, предназначенный для военных перевозок, так никто и не узнал вообще. Его не было ни в журналах вылетов откуда бы то ни было, ни на связи, ни в воздухе, ни, тем более, в точке приземления. Не было и не было.

Маронге проснулся от странного ощущения, что он сделал что-то значимое. Действительно, важное. Он не понимал, чего, но особенно свою большую, глупую голову ломать не стал — духам виднее. Просто порадовался своему состоянию, но обнаружил, что в эту ночь совсем замерз. Пора было принимать меры.

А, да. В момент, когда каннибал проснулся, голова полковника как раз хрустнула под днищем лифта. Но Маронге об этом так никогда и не узнал. Просто душа его, дикая и жестокая, четко отследила в мировом пространстве сигнал, который был для нее и только для нее. Чувствительность сейсмографа? Выше. Животного. Да он и был животным. Беспощадным и кровожадным, что уж греха таить.

Меры к обогреву своего тела Маронге решил принять простые. Носить одежду белых он не мог — по причине отвращения. Черных, красных и желтых он не трогал. Да и величина одежд не давала шанса их использовать. Маронге задумался на миг, потом просиял, потом сердито сказал себе: «Тур!» и стукнул по голове. За то, что она, глупая, сразу не придумала простого выхода.

Одежда нужна была детская, но снять ее с белого ребенка Маронге считал делом глупым — дети тех водились только в центральных частях деревни и по вечерам, а точнее, гораздо раньше, оказывались в домах.

Снять одежду с ребенка черного, красного или желтого — нет. Так нельзя. Это была его земля, пусть не от рода, но завоеванная, а там, где ты живешь или возвращаешься откуда-то, наживать врагов нельзя. Хотя, конечно, какие они ему враги, но тем не менее. Он помнил, что бывает два охотника — хороший и мертвый.

Поразмыслив, он ввечеру пошел вдоль домов черных, самых, на его взгляд, привлекательных. Один привлек его открытой дверью, знакомыми запахами, а потом — он отшатнулся от двери, прежде, чем войти — знакомыми рисунками на стенах!

Он протер огромные свои глаза — ошибся. Но лишь чуть-чуть. Похожие рисунки были и на алтаре его народа, похожие рисунки носили шаманы и чем-то похожие, хотя для знающего разница была огромной — на его собственном лице, врезанная в десять зим обсидиановым лезвием.

Значит, все это время тут же, неподалеку, жили настоящие люди? Или, быть может, те, кого он вытеснил, обязали тех, ради кого он это делал, селиться их тут, в деревне белых?! Да какая разница! Как бы то ни было, Маронге, тихо напевая величальную песнь для хозяев дома, чинно ступил в хижину.

Тому, обалдевшему за стойкой своего магазинчика, было уже не до чего, пора было закрывать лавочку и ложиться спать. А точнее, идти в задние комнаты. Для основной своей работы. Том, гаитянин, был бокором, настоящим, подлинным, прибывшим с Гаити в свое время, инициированным черным колдуном, из тех, что ортодоксальные вудуисты порой не признают за своих.

Странное пение, послышавшееся в ночи, заставило его подскочить. Нечто, очень отдаленно похожее, слышал он у себя дома, на ночных бдениях в лесу, от самого старого из своих наставников и, с позволения сказать, коллеги. Пение близилось, но в помещении никого не было. Он вскочил. Лучше не стало. Кажется? Ему?! Такое не кажется! Он перегнулся через прилавок и оторопел — на него, снизу вверх, а казалось, что сверху вниз, смотрел самый настоящий сын ночи, из первых, из настоящих, из тех, что в свое время пришли как-то на Черный Континент, первые люди, канувшие потом во мрак, оставив лишь часть своих знаний. И подарив Африке возможность считаться теперь первым континентом, где появились люди. Ну, это неважно. Как он, Старший, вышел из тьмы времен? То, что это Старший, сомнений не было. Песня, лившаяся с его уст и бывшая даже для самого бокора лишь сложным заклятием, смысла которого он не до конца понимал, явно была для того родней родного брата. Лицо его в точности соответствовало тем рисункам, над которыми ломали головы яйцеголовые, считая, что такие головы принадлежали или уничтоженному первыми африканцами своих соседей, пигмеев, или же вообще гостям из других звездных систем. Некоторые ратовали за параллельные пространства и бокор, как ни крути, был близок к тому, чтобы признать их правоту куда сильнее, нежели двух первых. Шрамы на лице. Рост. Сложение. Глаза. Могучие лоа! Тсантсы! Только Старшие умели такие делать, те, кто делает их теперь, не в силах угнаться за таким качеством, о котором он только слышал. Он напряг гортань, чтобы не заорать привычного: «Йо, мужик!», а точнее, чтобы воспроизвести хоть слово из того языка, на котором пелась первая строка древнего заклятия. Он был уверен, что там есть и приветствие.