Генри Каттнер - Рассказы. Часть 3

— Добро пожаловать в Либерти-Холл, — усмехнулся Брюс.

— Я бы назвала его «зал распутников», — раздался голос у меня за спиной. Заговорила Лавиния Хирн, статная блондинка, утверждавшая, что она художница, но не предъявлявшая никаких своих работ, кроме густо нарумяненного лица.

— Не обращайте внимания на Лавинию, у нее кружится голова, — сказал Арчи Блейн, агент писателя, появившийся рядом с ней.

Мне нравился Блейн, он обычно спасал меня от внимания шизоидных гостей.

— Наслаждаешься? — спросил он меня.

За меня ответила Лавиния.

— Он всегда получает удовольствие! Но редко наслаждается кем-то еще.

— Ну и толпа, — заметил я Блейну, когда Лавиния, Брюс и Энсенада Эдди удалились. Это была настоящая шайка. В дополнение к тем, кого уже встретил, я узнал нескольких человек, бродивших из гостиной на кухню и обратно. Там были ковбой, плейбой и помощник официанта, композитор, домохозяйка, пожилая женщина-психиатр и бурлескная хористка. Все они (а) шли на кухню выпить, (б) выходили из кухни с напитком или (в) оставались на кухне и пили. Разговор бурлил, как фальшивое шампанское.

— Послушай, Занук, если ты хочешь, чтобы я добавил, в картину генерала Гранта, тебе придется вырезать братьев Ритц…

— …а у этого Жиля де Рэ был обычай доставать маленьких детей…

— …а он, видишь ли, заигрывает со мной, так что я спрашиваю, что ты хочешь за два пива, представление?

— …ладно, я радикалка. Но я беспристрастна — ненавижу всех одинаково…

— …он так наивен в своей утонченности…

— …я смешаю их сразу…

— …иногда любопытно, как же люди возвышаются и падают…

— …хотите знать, когда в этом зоопарке настанет время кормежки?

Последняя фраза задела чувствительную струну в моей груди и ниже, в животе. Я повернулся к Арчи Блейну.

— Когда мы будем есть? — спросил я.

— Когда вернется Мейбл, — ответил он.

Лавиния, войдя, услышала его.

— Когда Мейбл что? — она хихикнула. — Блейн, ты преступник, ты же не хочешь сказать, что наша Мейбл ушла?

Блейн кивнул.

— Но Мейбл никогда не выходит из дому, — простонала Лавиния.

— Это конец света.

— Она поехала в Лос-Анджелес за важными гостями, — предположил Блейн. Лавиния выглядела ошеломленной.

— Она не прошла бы и десяти кварталов, чтобы встретиться с Рузвельтом. Или Чарли Маккарти.

— Должно быть, намечается большой вечер, — заметил я. — Интересно, что случилось, каких гостей она привезет?

— Иди на кухню, — посоветовал Блейн. — Тамошняя публика тебе подскажет. Они никогда не появляются здесь просто так.

Я пошел. Кухня стала темным святилищем Вакха, но сегодня в ней находились странные поклонники. Там были смуглые люди в тюрбанах, бледные мужчины в тогах, изможденные женщины в развевающихся платьях. Бороды яростно тряслись, тонкие пальцы жестикулировали, губы казались красными пятнами. Такая странно одетая болтливая толпа означала только одно — оккультисты. Это было собрание «измов» и «ософий», сборище «ологий» и «абристов». Лица в целом были мне незнакомы, но интересны.

Мешанина звуков: низкие мужские голоса, пронзительные женские и диковинные иностранные интонации сливались в гам, из которого я постепенно извлекал информацию. Сегодня было 30 апреля. Завтра настанет первый майский день, украсят майские деревья, пройдут коммунистические парады и все такое. Но дело было не в этом. Сегодня настает Вальпургиева ночь. Вальпургиева ночь, вечная ночь шабаша — сходки ведьм. Канун Черной Мессы.

В канун Вальпургиевой ночи демонические звезды образовывали темную комбинацию. В Вальпургиеву ночь существа, которые должны ползать, ходили; существа, которые должны были лежать и гнить, начинали ползать. В Вальпургиеву ночь собирались шабаши и пили в честь Мастера всех тайн. В Вальпургиеву ночь оживало все древнее зло. Христиане соблюдали свои святые дни, а дьяволопоклонники — свои нечестивые ночи.

Но где была Мэйбл Фиске в Вальпургиеву ночь? Мейбл узнала, что на побережье ожидается доктор Войдин, сатанист. Она собиралась обработать его, отсюда и ее поездка. Этот доктор Войдин, кто он? Сказочная фигура, богатый европейский манихей. Некоторые говорили, что он любитель некромантии. Что он делал на побережье? О, это был секрет. Конечно, ходили слухи о подпольном поклонении дьяволу, о довольно крупном культе, приверженцами которого были многие богатые чудаки, горстка киношников и несколько серьезных студентов. Ходили слухи, что доктор должен был отслужить мессу — черную мессу шабаша, всегда проводимую на ведьминой горе.

Шабаш. Где и когда? Кто знает? Естественно, это был секрет.

Сатанисты не раскрывали свою веру и ее тайны. Но на самом деле никто не шутил, и ходили удивительные толки о дьяволопоклонстве, о том, как проводились обряды, и почему, и кто на них присутствовал. И где, черт возьми, еще одна бутылка джина? Я стоял в дверях и слушал, как толпа дилетантов бормочет о тайнах, более древних, чем Сфинкс, и вдруг меня в полной мере поразило это несоответствие публики и темы разговора. Я начал смеяться.

Потом вошел и выпил.

Ко мне присоединились Арчи Блейн, Лавиния и Сирил Брюс.

Мы говорили о «Золотой ветви», двойном скотче, Квонгфу-Цзе, Торне Смите, Тиле Уленшпигеле, новой картине Брюса, трезвости Блейна и пьянстве Лавинии, и я как раз ловко перевел разговор на книгу и начал допивать пятый бокал, когда появилась Мэйбл Фиске. Она вошла, и это произошло необычно. Мэйбл была из тех женщин, которые не просто появляются, а вплывают. Но сегодня, несмотря на легкое замешательство, я увидел, что она вошла. Ее хрупкая фигурка на мгновение замерла в дверях. Я так и не смог переварить фразу «на мгновение застыла», когда читал эти строчки, но именно это и сделала Мейбл. Она оглядела толпу, а затем решительно двинулась вперед. Мейбл была трезва.

Ее карие глаза сверкнули.

— Привет, Боб, — поздоровалась она. — Брюс, Блейн — займитесь выпивкой, Лавиния, помогите мне вытащить отсюда этих тупоголовых.

Мы ходили, толкали, вели, убеждали уйти большинство пьющих эстетов в другую комнату. Затем Мейбл поманила к себе людей, ожидавших в дверях.

— Входите, доктор, — пригласила она.

Теперь я подумал, что это шутка. Я пил с Блейном, подтрунивал над ним по поводу шабаша и представлял себе длинноволосого старикашку, каким окажется доктор Войдин. Лавиния назвала его «французским пуделем с примесью Зигмунда Фрейда в части бороды». Но высокая, тощая, как труп, фигура в черном пальто оказалась настоящей. У него было бледное лицо аскета, глаза — древние, черные, как забытые ночи. Нет, во мне не говорил ни скотч, ни второй Бен Хект. Взгляд доктора Войдина стал серьезным и предостерегающим. Он убрал выбившуюся серебряную прядь к своим черным вьющимся волосам и протянул коготь — клянусь небом, на мгновение мне показалось, что это коготь! — поздороваться за руку.