Генри Каттнер - Рассказы. Часть 3

Конечно, я этого не вынес. Мэйбл была просто эксцентричной алкоголичкой, Лавиния — пьяницей-позёркой, Брюс — довольно заурядным человеком, и все происходило в обычном доме в Калифорнии. Мы живем в двадцатом веке; меньше чем в пяти милях от нас в кинотеатре играла Ширли Темпл, а в припаркованной неподалеку машине кто-то слушал квинтет Раймонда Скотта.

Мой разум боролся с тем, что видели глаза. Наверно, странные гости Мейбл привели стаю животных для своих сумасшедших церемоний, а мои друзья просто уехали. Этот любительский спектакль в гостиной был устроен именно так.

Так я рассуждал в отчаянии. Но при этом перебирал в уме план Мейбл: как она планировала провести эту ночь и угостить своих гостей вином шабаша, чтобы они могли превратиться в зверей и поклоняться силе дьявола. Я снова услышал ужасные крики из человеческих глоток, снова увидел ужасную перемену в лицах, когда-то знакомых. Я увидел черную собаку с глазами Сирила Брюса и серую кошку, с походкой, как у Лавинии. Я боролся, но не мог забыть это зрелище. А из соседней комнаты гремел орган, я слышал скулеж зверей и вдыхал резкий животный запах, смешанный с запахом ладана. Я боролся и проиграл.

— Боже, дай мне выпить! — выдохнул я. Блейн, присевший под столом рядом со мной, протянул руку и нащупал бутылку. Я схватил ее и жадно выпил в темноте. Спиртное согрело мои чувства. — Сейчас же! Мы должны что-то сделать. — В моем голосе звучала команда.

Блейн схватил меня за плечо.

— У меня в машине револьвер, — прошептал он. — Если смогу, достану его.

Я вцепился в его руку.

— Скорее!

Он убежал, пробрался сквозь портьеры, сквозь толпу. Я напряг зрение, чтобы увидеть его пригнувшуюся фигуру, когда он достиг холла и исчез. Потом откинулся на спинку стула и сделал еще глоток. И, заглядывая в гостиную в ожидании, я увидел входящую Мейбл.

Она была одета в белое и несла пастуший посох, форму которого трудно описать. Она была Цирцеей, лицо ее горело белым огнем, исходящим словно из тьмы. Музыка смолкла, мяукающие звери поклонились, а перед алтарем стоял Войдин с жертвенным ножом в руках. Послышалось пение, и животные застонали, подгоняемые посохом Мейбл. Приближался шабаш! Я присел на корточки, наблюдая, и внезапно оцепенев. Мне стало холодно. Когда нога немеет, возникает покалывание, и теперь это ощущение охватило все мое тело. Эти мысли пришли мне в голову каким-то странным путем. Казалось, по моему мозгу струились тени, отгоняя все мысли. Я почувствовал это и попытался сопротивляться.

Мне казалось, что я могу очистить свой разум, но онемение тела продолжалось. А потом я резко выпрямился. Снова появился Блейн. Он стоял в дверном проеме, когда раздалось пение, и его лицо излучало мрачную мстительность. В одной руке он держал револьвер, и я видел, как он поднял его и направил в грудь Войдину. Я видел его. И они увидели его.

— Убейте его! — голос с хрипом вырвался из горла Войдина. И орда зверей быстро обернулась. Блейн этого не ожидал. Стая была уже рядом, когда он выстрелил. Выстрел прозвучал громоподобно, а потом они обхватили его тело и рванулись к горлу. Дюжина мохнатых тварей вцепилась в плоть Блейна, и он упал, рухнул со стоном и в борьбе. Он закричал.

Я тоже закричал. Я вцепился в портьеры, чтобы не упасть в дверном проеме, потому что меня охватило оцепенение. Мои колени подогнулись. Я отчаянно пытался выпрямиться, но тело горело, и бутылка, которую я держал в руке, начала выскальзывать из пальцев. Я отчаянно пытался действовать, и сделал это. Пробежав вперед, пошатываясь, я обрушил бутылку вниз, колотя по мохнатым спинам зверей. На меня защелкали клыки, только что окрасившиеся кровью на ужасном пиру. Мои ободранные пальцы щупали пол. Я схватил револьвер и поднял его с места, куда тот упал. Меня словно охватило пламя, звери лаяли у ног, но я не смел расслабиться. Я развернулся и выстрелил, но не в эту кошмарную орду, а сквозь портьеры. Вспышка пламени оказалась кстати, вызвав возгорание ткани у дверного проема. Толпа обернулась и завыла. Войдин спрыгнул с алтаря, Мейбл и Дюбуа последовали за ним. Но револьвер удержал их. Пламя быстро распространялось — я молился, чтобы так все и продолжалось.

Пламя очищает. Я держал их на прицеле, в клубах дыма и нарастающем жаре. Они поняли моё намерение — уничтожить их в огне. Затем сквозь стену света я увидел, что они смотрят на меня как-то странно. И я ощутил дрожь ужаса от стрелы пламени, пронзившей мое тело, но пылающей не обычным огнем. Я почувствовал, как у меня ломаются кости, а потом, казалось, упал на колени. Я стал меньше ростом, покачиваясь на укороченных ногах и руках. Должен признаться, я стоял на четвереньках. Они рассмеялись, как будто что-то случилось приятное, и попытались перепрыгнуть через растущий барьер пламени. Но милостивая судьба была со мной, потому что внезапно огонь вспыхнул, когда дерево загорелось, и закружился по комнате, питаясь маслом, пролитым из жаровни.

Когда я повернулся, вопли ужаса потонули в трескучем море огня. Я развернулся на четвереньках и уставился на бутылку, все еще лежавшую у меня в ладони, бутылку, которую Блейн искал под столом, бутылку, из которой я пил. Бутылка с вином для шабаша! И ее сжимала не моя ладонь, а звериная лапа. Оккультисты смеялись, а я в онемении стоял на четвереньках. Я выпил ритуальное вино! Потом на четвереньках я пополз в зал, где увидел большое зеркало в холле, ярко освещенное пламенем позади меня, и посмотрел на свое отражение. Именно тогда я закричал — хотя то, что вырвалось из моего горла, не походило на крик.

Ужасный звук был подтверждением того, что показало мне в отражении зеркало. Я выпрыгнул из горящего дома и отдался кошмару.

После Вальпургиевой ночи я не возвращался в дом Мейбл. Не знаю, как добрался до дома. От лагуны до Лос-Анджелеса далеко, но я смог это сделать. Человек не способен так далеко ни убежать, ни проползти на четвереньках. Я мог быть пьян или одурманен этим вином, но я сделал это. Потому что на следующее утро проснулся в своей каморке. Я оказался голым, усталым и потрясенно прочитал в газетах о доме, сгоревшем прошлой ночью в Лагуна-Бич. Но я был в человеческом обличье, и за это цеплялся мой рассудок. Хотел бы я убедить себя, что то вино было обычным.

Я бы смог забыть все, если бы не был таким грязнулей. В последние дни я не делал уборку и не подметал чердак. И жестокий солнечный свет этого утра слишком ясно высветил открытый участок пола, протянувшийся от открытой двери и до моей кровати. Пол без ковра был покрыт пылью, которую недавно потревожили.

От двери к кровати в пыли тянулась цепочка огромных следов; следы вели только внутрь — безошибочно узнаваемые, проклятые, сводящие с ума следы лап гигантского волка!