Кулак Петрович И Ада - Время Вьюги. Трилогия [СИ]

Витольд нахмурился, а потом, как ни странно, вошел и прикрыл за собой дверь.

— Нет, привидения не увидел. Вам принести воды? — вполне миролюбиво поинтересовался он.

— Не сомневаюсь, вам напели, что я завзятая кокаинистка. Расслабьтесь, вообще я эфиром дышу и, как вы понимаете, в штабе это делать затруднительно.

Маэрлинг, видимо, какое-то время решал, реагировать ему на агрессивный тон или не стоит, потом пожал плечами:

— Да мне, в общем-то, все равно, где и что вы принимаете. Вам точно не принести воды?

Ингихильд поняла, что крыть ей нечем. Чужая вежливость в таких ситуациях действовала на нее прямо-таки обезоруживающе. От пятнадцати лет и до сегодняшнего светлого дня — ни на йоту не поумнела.

— Нет. Но я не откажусь от спичек или зажигалки, если у вас найдется.

Маэрлинг с некоторой опаской пересек пять метров, разделяющие их, и протянул Ингихильд зажигалку. Разумеется, тоже золотую, с монограммой и инициалами, куда там. Нордэна несколько раз безрезультатно крутанула колесико. Мало того, что у нее тряслись руки, так под чужим взглядом они и вовсе вели себя как не ее. Витольд без лишних слов поджег ей сигарету сам, а потом задумчиво посмотрел на Ингрейну.

— «В.В.Г.Ф.» Это у вас родители не могли договориться или просто много дедушек любимых? — буркнула она раньше, чем Витольд задал бы какой-то менее безопасный вопрос. Судя по лицу — собирался задать.

— Дедушек и дядюшек. Витольд Вигнанд Годард Фридрих, если это был ваш вопрос. — Паршивец, представляясь, поклонился, словно находился в бальной зале и впервые рекомендовался августейшей особе.

— Тяжело в гимназии приходилось?

— Ужасно. Мои товарищи успевали списать половину задания, пока я только заканчивал оформлять титульный лист. В этом смысле ваши северные патронимы гораздо изящнее.

— Ага. И никогда не знаешь, кто кому родственник и не закончится ли свиданка инцестом, — фыркнула Ингихильд. — Так себе национальная лотерея.

— Неужели нет специальных книг?

— Есть. Пять сотен страниц. Без картинок. Вы бы пошли с такой книгой в руках в питейное заведение?

— Только если бы хотел начать драку.

— Что-то северное в вашем мышлении, пожалуй, есть. Идите домой, Витольд, Вигнанд, Годард и Фридрих. Насколько я помню, дежурство не ваше, и уже поздно.

Маэрлинг, конечно, был не из тех, кто легко сдается:

— Если я спрошу у вас, случилось ли что-то, то, надо полагать, услышу массу оскорблений?

— Из уважения к вашей любезности, услышите, что не ваше дело.

Ингрейна, наконец, затянулась. Мир стал чуть менее отвратительным.

— И вы, конечно, не нуждаетесь в помощи?

— Конечно.

— Это ожидаемо. Двадцать шесть лет хожу по земле и не видел еще ни одного нордэна или нордэны, которые бы в ней нуждались, — широко улыбнулся Витольд.

Все-таки этот человек обладал каким-то непобедимым обаянием. Ингрейна невольно усмехнулась в ответ.

— В точку.

— Могу я полюбопытствовать, почему так? Честно сказать, этот вопрос не дает мне покоя, — Маэрлинг оперся о подоконник, искоса поглядывая на Ингихильд. Не будь она в курсе некоторых ярких деталей его биографии, нордэна решила бы, что видит перед собой доброго Заступника. У этого, правда, помимо совершенно золотых в солнечном свете волос, имелась военная форма и десяток любовниц, да и взгляд был скорее заинтересованным, чем сострадательным. Последнее ее необыкновенно утешало — Ингрейна с юности не выносила сочувствующих доброхотов.

Нордэна кое-как зажгла вторую сигарету от первой и покачала головой:

— Понятия не имею. Впрочем… На Архипелаге бытует мнение, что все, достойное спасения, спасет себя само, а остальное должно сдохнуть молча, по возможности, никого не отвлекая.

— И на Дэм-Вельде все так и происходит?

— Примерно. Вы бы там не выжили. Из развлечений у нас остались только армия, точные науки и проповеди Нейратез.

— Вот теперь я точно в жизни туда не поеду. Меня пугают люди, которые полагают, что математика — это развлечение. В мою интститутскую юность ее считали божьей карой. Один мой однокурсник даже утверждал, что, если переписать некоторые формулы наоборот и прочитать их вслух, можно вызывать демонов. Мы, правда, чаще пытались вызвать эфирных созданий из женской гимназии неподалеку, но, увы, ни разу не получилось… Простите, а у вас там нет ни театра, ни оперы, ни балета, вообще ничего такого?

Ингрейна фыркнула:

— Балет? Нерационально тратить наши великолепные жизни на балет. Даже бардаки все позакрывали, еще когда меня на свете не было…

— Тоже из рациональных соображений, надо думать?

— Маэрлинг, у нас до сих пор топят младенцев с дефектами. Уж не из морально-этических, можете мне поверить.

— Вполне допускаю существование у вас морали и этики, наверное, даже более строгой, чем у нас. Просто ваша мораль… она какая-то нечеловеческая.

Любые разговоры о том, что у нордэнов нечеловеческая мораль, всегда казались Ингрейне чистым словоблудием. Может, Нейратез и верила в то, что они — богоравная раса, стоящая выше остальных смертных и имеющая карт-бланш на любые действия в адрес всех прочих отсталых народностей, но вот все прочие недоразвитые народы последние пять сотен лет более-менее удачно размножались, тогда когда совершенные обитатели Архипелага вымирали. Со всеми их совершенствами и необыкновенной моралью, что характерно.

— Ровно такая же, как и у всех прочих. А у вас, Маэрлинг, разве не лгут ради своих детей? У нас там лгут. И чем меньше детей остается, тем складнее сказки. Кстати я бы сказала, что в образ бесстрашных северных бестий не от мира сего калладцы внесли куда больший вклад, чем сами нордэны. Даже Ингмар Марград — вот уж певец гордых северных бестий — и тот скорее ваш, чем наш.

— Вы так думаете?

— Насчет Марграда? Да я не думаю, я уверена. На уроках музыки мне в детстве все уши прожужжали его гением. Мещанин из столичных предместий, плод запретной любви прекрасной Гретхен и какого-то фон барона! Не удивительно, что до того, как накатать «Время Вьюги», Марград написал с дюжину слезливых баллад и даже пару опереток о порядочных девушках, обольщенных распутниками, и их несчастных ребятишках, которым злобный мир отказал в титуле и наследстве. Увы, потом критики недвусмысленно объяснили ему, что мода на мораль умерла в еще в прошлом столетии вместе с какой-то утопившейся цветочницей, и он решил взяться за «серьезное». И с немытыми руками и мозгами истинного южанина — извините, Маэрлинг, это не оскорбление, считайте это термином — полез в наши мифы. Ну, в ту часть, которую ему показали, конечно, а показали ему, гм, детскую версию. Но даже она, видимо, впечатлила гения достаточно, чтобы нам всем мало не показалось. А дальше он и ощутил, и предвосхитил, и в жизнь воплотил саму судьбу мира в мерном звоне…