Кулак Петрович И Ада - Время Вьюги. Трилогия [СИ]

— Ну… раз уж пошла такая пьянка. Да, я безоговорочно верю в наших богов. И я также безоговорочно верю, что они не смогут помочь ни нам, ни себе, когда придет срок.

— Почему? — неожиданный собеседник Ингрейны удивился или очень хорошо сделал вид, что удивился.

— Потому что боги умирают вместе со своим народом. Если бы они могли нам помочь — они бы уже помогли. Но они либо не смогли, либо не посчитали нужным. Мы вернулись к тому, с чего начали. Все, достойное спасения, спасет себя само. Помогать остальному — только время тратить.

— Мы так можем однажды проснуться в мире без балета, — улыбнулся Маэрлинг. — А также без музыки, борделей и страшно подумать, без чего еще.

Ингрейна усмехнулась:

— Все будет куда как проще. Однажды вы проснетесь в мире без нордэнов. Не то чтобы это будет особенно огорчительно для тех, кто любит балет, хотя старому доброму миру, наверное, будет грустно потерять последний народ, который верит, что к победе ведут только прямые пути.

— Разве с изобретением огнестрельного оружия и артиллерии эта заповедь не стала чересчур обременительной?

— Скорее с изобретением политики. То есть очень давно. Но нет, не думаю. К победе ведут только прямые пути. Все остальные пути ведут к отсроченному поражению.

— Вы так думаете?

— Я в это верю. Под прямыми путями я, разумеется, не имею в виду гнать людей под картечь… Это про другое, про вещи, которые более…. Трудно объяснить, да и вера с логикой не очень хорошо уживаются, обычно побеждает или одна, или другая, — уточнила Ингрейна, перехватив взгляд Маэрлинга. Тот тряхнул кудрями:

— Логика и здравый смысл — это, конечно, замечательно. Но, знаете, шмель по законам аэродинамики тоже летать не может, правда ему, видимо, забыли об этом сказать, поэтому он летает и не жужжит. То есть еще как жужжит, конечно.

— Вот уж чушь. Шмель, наверняка, летает как раз по всем законам физики. Нельзя же мерить одной меркой шмеля и аэропланы, аэропланы крыльями не машут…

— Именно это я и хочу сказать, — неожиданно серьезно заметил Маэрлинг. — Шмели летают не так, как аэропланы, миледи Ингихильд. Одних выведет кривая, других — только прямой путь. Третьих не выведет ничто, потому что они или идут не туда и не должны дойти, или должны своими трупами вымостить дорогу и первым, и вторым. Но в любом случае эти три категории никогда не пересекутся.

— Вы уже решили, с кем вы, Маэрлинг?

— Нет. А вот вы, я вижу, решили.

— Вы забыли четвертую категорию, Маэрлинг. Тех, которые не идут никуда. И, если верить нордэнским сказкам, есть еще пятая. Те, кого гонят мельницы богов.

— Я, уж простите, не верю в ваших северных молодцев с топорами и жерновами, но я верю в вашу северную храбрость как в истину последней инстанции. И, когда я вижу нордэна, которому не по себе, я инстинктивно чувствую что-то, близкое к ужасу. Потому что, если вас пугает не тень на стене или не отражение в зеркале, вас пугает что-то действительно очень страшное.

— Тяжело, наверное, рядом с Зондэр Мондум? — поддела Ингрейна, без особенной, впрочем, злобы.

— Госпожа Мондум не боится теней и зеркал и к тому же верит в Создателя. Она скорее наша, чем ваша. И я бы предпочел не обсуждать даму в ее отсутствие.

Ингрейна собрала в кулак всю свою волю и спокойно сказала:

— Маэрлинг, если что-то случится, дорогу в будущее для вас будут мостить не такие, как Зондэр. Не перебивайте! Это не хорошо и не плохо. Вы можете любить ее всю жизнь и обращаться с ней как с богиней, но упаси вас ваш Создатель ей доверять. Если что-то… что-то пойдет не так, я бы поверила Магде. У нее в голове не заложено самой мысли о том, что можно спасать свою жизнь, когда надо спасать что-то еще.

Темные глаза Маэрлинга стали совсем черными:

— А теперь вам осталось только рассказать мне, какой бури вы ждете, и я сделаю все возможное, чтобы вам помочь.

Наверное, в словах Маэрлинга имелся резон. В конце концов, Ингрейна почти неделю только и мечтала о том, чтобы хоть от кого-то услышать это простое предложение. Она еще могла попробовать спастись. Она же не собиралась переложить ответственность на чужие плечи, ей только нужно было выпутаться из заговора, а такое невозможно совершить в одиночку.

Боги послали ей помощь. В свое время или чуть позже.

Ингрейна на несколько мгновений закрыла глаза, представила себе орущую толпу. Для этого ей требовалось воображение: ничего подобного нордэна в жизни не видела, и вообще в ее понимании калладский «народ», с которым так носились писатели-гуманисты, представлял собой нечто бесформенное, косматое и доброе в той же мере, что лесной пожар или разлившаяся река. Что-то довольно страшное и предельно чуждое лично для нее. Вряд ли это «что-то» оказалось бы Маэрлингу с его четырьмя именами и непоколебимой верой в хорошее ближе, чем ей.

«Сказать или не говорить?»

Наверное, прошедшие три секунды показались самыми долгими за всю ее жизнь. А потом из коридора донеслись шаги, тихие-тихие, на грани слышимости.

Момент был упущен.

Ингрейна вскочила на ноги и повернулась к двери. Любопытно, хватило бы у шпика наглости войти или он только кашлянул бы снаружи, давая понять, что поезд ушел. Маэрлинг тоже смотрел на дверь. И, видимо, делал какие-то свои выводы, потому что его рука потянулась к кобуре. Нордэна быстро покачала головой. Вот только пальбы и не хватало. Здравствуй, заговор в пользу имперской разведки. Сама пропадет и излишне любезного виконта втянет. Кто же виноват, что Маэрлинг пока не научился бегать от чужих бед как бес от ладана. А они все равно провернут все, что хотят, с ней ли, без нее ли.

— Прошу вас, одно слово, только одно слово, — неожиданно глухо произнес Маэрлинг. Прежде чем Ингрейна успела спросить, не лишился ли виконт ума, тот уже вполне ловко сомкнул жаркие объятия. — Умоляю вас, имейте же хоть каплю милосердия…

Умница-Маэрлинг в процессе умудрился развернуть ее спиной к двери, так, чтобы наблюдатель не увидел ошарашенного лица новоявленной возлюбленной виконта.

— Ничего не бойтесь, я вот уже ничего не боюсь, — прошептала Ингрейна. — Спасибо. И… Если вам однажды прикажут палить по собственному народу, у вас по-настоящему будет только два варианта. Застрелиться самому или застрелить приказавшего. Выбирайте с умом, Маэрлинг.

Шаги за дверью стихли. То ли человек тихо ушел, то ли все еще стоял там.

— Еще можно остановиться, — не то утешил, не то спросил виконт. Пожалуй, по ту стону двери это и впрямь должно было звучать как страстный диалог, вернее, монолог.

Ингрейна никогда не имела ни малейших актерских способностей, поэтому рисковать не стала и все также почти беззвучно ответила:

— Один раз струсишь — потом всю жизнь будешь трусить. Так можно сдохнуть от тоски в какой-нибудь бардачной Виарэ, и никакого радужного будущего костями не вымостить.