Дин Кунц - Предсказание

В конце коридора нас внимательно рассмотрела еще одна камера. Потом охранник открыл дверь, чтобы пропустить нас в «предбанник».

Поскольку наш визит организовывал Хью Фостер и из-за необычности нашего дела, нас принимали, как дорогих гостей. Заместитель начальника тюрьмы, в сопровождении вооруженного охранника, из «предбанника» провел нас к лифту, мы поднялись на два этажа, прошли по лабиринту коридоров, дважды останавливаясь перед запертыми решетчатыми дверьми. Они открывались лишь после того, как заместитель начальника тюрьмы прикладывал правую руку к настенной пластине сканера. У совещательной комнаты нас попросили снять пальто и повесить их на вешалку. Мы прочитали список «ПРАВИЛ ПОВЕДЕНИЯ», который, забранный в рамку, висел рядом с дверью.

Мы с Лорри вошли в еще пустовавшую совещательную комнату размером примерно двадцать на пятнадцать футов, с серым полом, серыми стенами и флуоресцентными лампами под низким потолком.

Серый свет дня практически не проникал в забранные толстыми решетками два маленьких окна.

Середину комнаты занимал длинный, в восемь футов, прямоугольный стол. У дальнего торца стоял один стул, вокруг ближнего — четыре.

На одиноком стуле сидел Панчинелло Бизо, который еще не знал, что может или спасти нашу семью от трагедии, или приговорить к невыносимым страданиям.

Руки Панчинелло были прикованы к кольцам, вваренным в стол. Длина цепей позволяла Панчинелло встать и размять ноги, топчась на месте, но обойти стол он не мог. Каждая ножка стола двумя болтами крепилась к полу.

Обычно посетители разговаривают с заключенными через переговорное устройство, находясь по разные стороны стеклянной перегородки. Причем несколько человек, рассредоточившись вдоль перегородки, беседуют одновременно. Совещательные комнаты используют адвокаты, если разговор с клиентом не предназначен для чужих ушей.

Мы попросили устроить нам встречу с Панчинелло в такой вот комнате не потому, что хотели сказать ему что-то конфиденциальное. Просто чувствовали, что в более доверительной атмосфере у нас больше шансов убедить его откликнуться на нашу просьбу.

Но давящая атмосфера совещательной комнаты определенно не способствовала тому, чтобы человек с закаменевшим сердцем сподобился на доброе дело.

Оставшись в коридоре, охранник, сопровождавший нас, теперь закрыл дверь, через которую мы только что вошли.

Охранник, приведший Панчинелло, вышел через другую дверь в соседнюю комнату. Встал у окошка в двери. Он ничего не слышал, но все видел.

Мы остались наедине с человеком, который убил бы нас более девяти лет тому назад, если бы мы предоставили ему такую возможность, которого приговорили к пожизненному заключению, в том числе и благодаря нашим показаниям.

Учитывая большую вероятность того, что наше появление он встретит враждебно, я очень сожалел, что правила этой тюрьмы не разрешали взять с собой сладкую выпечку.

Девять лет, проведенные за решеткой, практически не отразились на Панчинелло. Разве что прическа не была такой же модной, как девятью годами раньше, когда он взорвал городскую площадь. Он оставался все тем же зеленоглазым красавчиком.

И улыбка кинозвезды казалась искренней. Сверкающие зеленые глаза с интересом смотрели на нас.

Едва мы сели за стол у нашего края стола, он помахал нам пальцами правой руки, как обычно здороваются со знакомыми бабушки в скверике.

— Ты хорошо выглядишь, — заметил я.

— Я и чувствую себя хорошо.

— Трудно поверить, что прошло девять лет.

— Может, вам трудно. Мне кажется, что прошло столетие.

Мне не очень-то верилось, что он не затаил на нас обиду. В конце концов, он был Бизо, а эта семейка ненавидела всех и вся. И тем не менее враждебности в его голосе я не находил.

— Да, как я понимаю, у тебя тут много свободного времени.

— Я использовал его с толком. Заочно окончил юридическую школу, защитил диплом. Разумеется, как преступника, меня никогда не примут в коллегию адвокатов.

— Диплом юриста. Это впечатляет.

— Я подавал кассационные жалобы как на свой приговор, так и на приговоры, вынесенные другим заключенным. Вы не поверите, узнав, как много осужденных невиновны в преступлениях, которые на них повесили.

— Они все невиновны? — высказала догадку Лорри.

— Почти все, да, — ответил он безо всякой иронии. — Временами трудно не впасть в отчаяние, понимая, сколь несправедливо общество, в котором мы живем.

— Пирог есть всегда, — вырвалось у меня, прежде чем я понял, что Панчинелло, который никогда не слышал любимой присказки моего отца, может подумать, что у меня не все в порядке с головой.

Панчинелло, однако, воспринял мои слова иначе.

— Да, я люблю пироги, но справедливость ставлю выше. Помимо защиты диплома, я научился свободно говорить на немецком, потому что немецкий — язык справедливости.

— Это почему немецкий — язык справедливости? — удивилась Лорри.

— Честно говоря, не знаю. Слышал, как актер произнес эту фразу в старом фильме о Второй мировой войне. — Он что-то сказал Лорри на незнакомом мне языке, вероятно на немецком, потом перевел: — Этим утром ты прекрасна.

— Ты всегда знал, как угодить девушке.

Он улыбнулся Лорри, подмигнул.

— Я также научился свободно говорить на шведском и норвежском.

— Я не знаю ни одного человека, который бы изучал шведский или норвежский, — заметила Лорри.

— Видишь ли, я подумал, что, принимая Нобелевскую премию, следует обратиться к членам комитета на их родном языке.

— И в какой категории будет эта Нобелевская премия? — полюбопытствовал я.

— Я еще не решил. Может, премия мира, может, по литературе.

— Честолюбие — это хорошо, — одобрила Лорри.

— Я пишу роман. Половина из тех, кто сидит здесь, говорят, что пишут роман, но я действительно пишу.

— Я думал о том, чтобы написать что-то документальное, — поделился я с ним своими мыслями, — автобиографичное.

— Я сейчас на тридцать второй главе, — мои планы Панчинелло не интересовали. — Мой герой только что узнал, насколько злобен этот воздушный гимнаст. — Он что-то произнес, возможно, на норвежском или шведском, потом перевел: — Скромность, с которой я принимаю эту награду, эквивалентна мудрости вашего решения вручить ее мне.

— Они расплачутся, — предрекла Лорри.

И пусть я не сомневался в безумстве Панчинелло, его достижения произвели на меня впечатление.

— Защитить диплом по юриспруденции, выучить немецкий, норвежский и шведский, начать писать роман… мне бы на это потребовалось гораздо больше девяти лет.

— Секрет в том, что я могу разумно использовать большую часть моего времени и концентрироваться на главном, не отвлекаясь на яйца.