Дин Кунц - Дверь в декабрь

— Не двигайся.

Слабенькие мышцы рук напряглись, но потом ее локти согнулись, словно невидимая дверь имела реальный вес и открывалась, несмотря на все ее усилия. Словно что-то большое неумолимо толкало дверь с другой стороны. Что-то большое и невероятно сильное.

Резко, ахнув, она метнулась из укутанного тенями угла, бросилась на пол. Заползла под пустующую кровать. Она в безопасности. Или нет. Безопасности не найти нигде. Под кроватью она свернулась в клубок, приняла позу зародыша, что-то бормоча, пытаясь спрятаться от неведомой твари за дверью.

— Дверь, — прошептала она. — Дверь… дверь в декабрь.

С руками, скрещенными на груди, с пальцами, вжимающимися в худенькие плечи, она начала тихонько плакать.

— Помогите мне, помогите, — шептала она, но шепот не мог долететь до коридора, где ее могли бы услышать на сестринском посту.

Если бы кто-то откликнулся на ее крик, Мелани могла в ужасе приникнуть к этому человеку, не в силах сбросить покров аутизма, защищавшего ее от мира, жестокость которого она не могла вынести. Даже такой контакт с человеческим существом, когда ей того хотелось, мог бы стать первым маленьким шагом на пути выздоровления. Но, из лучших побуждений, люди оставили ее одну, отдыхать, и ее мольба о помощи осталась неуслышанной.

Она содрогнулась.

— Помогите мне. Она открывается. Она… открывается, — последнее слово растворилось в глухом стоне черного отчаяния. Боль рвала душу.

Но постепенно частота дыхания замедлилась до нормальной. Рыдания прекратились.

Она лежала в молчании, недвижно, словно крепко спала. Но в темноте под кроватью ее глаза оставались широко открытыми, и видели они кошмар и ужас.

Вернувшись домой чуть ли не на рассвете, Лаура сварила себе крепкий кофе. С полной кружкой прошла в спальню для гостей и, пригубливая обжигающий напиток, принялась протирать пыль, застилать кровать, готовиться к приезду Мелани.

Ее четырехлетний кот Перец вертелся рядом, терся о ноги, требовал, чтобы его погладили, почесали за ухом. Кот, похоже, чувствовал, что скоро он перестанет быть главным в доме.

Четыре года Перец заменял Лауре ребенка. В каком-то смысле и дом заменял ей ребенка, служил для выхода энергии, которую Лаура могла бы потратить на свою маленькую девочку.

Шестью годами раньше, после того как Дилан ушел, сняв с банковских счетов все деньги и оставив Лауру без цента, ей пришлось сильно напрячься, чтобы поддерживать дом в должном состоянии. Жили они не в особняке, но в просторном, построенном в испанском стиле двухэтажном доме с четырьмя спальнями в Шерман-Оукс, на престижной стороне бульвара Вентуры, на улице, где во многих домах имелись бассейны, в том числе и с подогревом, откуда детей часто отправляли в частные школы, если держали собак, то не каких-то дворняжек, а породистых немецких овчарок, спаниелей, золотистых ретриверов, эрдель-терьеров и пуделей, зарегистрированных в Американском клубе собаководства [5]. Дом стоял на большом участке, наполовину скрытый коралловыми деревьями, магнолиями, кустами красного и лилового гибискуса, красной азалии и зеленой изгородью. Выложенную плитами дорожку, идущую к парадной двери, с двух сторон окаймлял цветочный бордюр.

Лаура гордилась своим домом. Три года тому назад, перестав нанимать частных детективов для поисков Дилана и Мелани, она стала вкладывать остающиеся после текущих расходов деньги в обновление дома, в гостиной отделала стены дубом, поменяла двери, в большой ванной сменила кафель на темно-синий, поставила новые ванну и раковины, краны с золотым покрытием. Восточный сад Дилана она срыла, потому что он напоминал ей о сбежавшем муже, и заменила розарием, где теперь росли двадцать сортов роз.

В каком-то смысле дом занял место украденной у нее дочери: она тревожилась из-за дома, возилась с ним, прихорашивала. Короче, заботилась о состоянии дома точно так же, как мать заботится о здоровье ребенка.

Теперь у нее отпала необходимость сублимировать материнский инстинкт. Ее дочь наконец-то возвращалась домой.

Перец мяукнул.

Схватив кота за шкирку, Лаура рывком подняла его на уровень лица. Все четыре лапки скребли воздух.

— Для одного жалкого кота любви у меня хватит. Об этом можешь не волноваться, охотник на мышей.

Зазвонил телефон.

Она опустила кота на пол, по коридору прошла в большую спальню, сняла трубку с рычага. «Алло?»

Ответа не услышала. Тот, кто звонил, выждал несколько секунд, потом оборвал связь.

Лаура в тревоге посмотрела на телефон. Может, неправильно набрали номер. Но в этот предрассветный час, в эту экстраординарную ночь звонящий телефон и молчание на другом конце провода вызывали предчувствие дурного.

Она проверила, хорошо ли заперты все дверные замки. Вроде бы неадекватная реакция, но что еще она могла сделать?

Все еще тревожась, она постаралась забыть о звонке и вернулась в пустую комнату, которая когда-то была детской.

Двумя годами раньше она выбросила детскую мебель из спальни Мелани, наконец-то признав, что дочь к этому времени ее переросла. А вот ремонт в спальне делать не стала, исходя из того, что девочка, вернувшись, сможет сама выбрать цвет обоев, рисунок занавесок и все прочее. Собственно, Лаура оставила комнату пустой, потому что (хотя не признавалась в собственных страхах) в глубине сердца не ждала возвращения девочки, смирилась с тем, что ребенок исчез навсегда.

Однако она сохранила несколько игрушек Мелани. И теперь достала ящик с игрушками из стенного шкафа, просмотрела его содержимое. Трехлетние и девятилетние играют в разные игрушки, но Лаура нашла две, которые могли бы заинтересовать Мелани: большую куклу Рэггеди Энн [6], только чуть замызганную, и маленького плюшевого медвежонка с висящими ушами.

Медвежонка и куклу она перенесла в спальню для гостей и посадила на подушки, спинами к изголовью. Переступив порог, Мелани сразу увидела бы их.

Перец запрыгнул на кровать, с любопытством и тревогой приблизился к кукле и медвежонку. Понюхал куклу, лизнул медвежонка, потом свернулся калачиком рядом с ними, вероятно, решив, что они — друзья.

Первые лучи утреннего солнца проникли в комнату через французские окна, говоря о том, что дождь закончился и в сплошных облаках появились разрывы, чем незамедлительно воспользовалось солнце.

Хотя ночью Лауре удалось поспать не больше трех часов, а ее дочь могла покинуть больницу лишь через шесть-восемь часов, вновь ложиться в кровать Лауре не хотелось. Она чувствовала себя бодрой, энергичной. С крыльца взяла запечатанную в пластик утреннюю газету. На кухне из двух апельсинов выжала себе стакан сока, поставила на плиту кастрюльку с водой, достала из буфета коробку овсянки с изюмом, сунула в тостер два ломтика хлеба. И даже напевала («Даниэля» Элтона Джона), когда садилась за стол.