Дин Кунц - Незнакомцы

Она закрыла дверцу холодильника и оглянулась по сторонам, ища себе какое-нибудь занятие. На глазах у нее блестели слезы.

Жоржа вскочила из-за кухонного столика и обняла мать. Мэри прижала ее к себе, и они замерли, обнявшись, поняв одна другую без слов.

— Я сама не пойму, почему я такая, — пробормотала виновато Мэри. — Вся в мать, она тоже так со мной себя вела. Я поклялась, что никогда не буду такой по отношению к тебе.

— Я люблю тебя такой, какая ты есть, — сказала Жоржа.

— Может быть, это потому, что ты у меня единственная. Будь у меня возможность завести еще парочку детей, я не была бы такой строгой с тобой.

— Да я и сама виновата, мама. Я стала такой вспыльчивой в последнее время.

— А как же тебе не стать такой? — крепче прижала ее к себе Мэри. — Эта гнида у тебя всю кровь высосала, тебе приходится одной содержать себя и дочь да еще ходить на занятия... Ты имеешь полно право стать вспыльчивой. Мы так гордимся тобой, Жоржа. Ты такая мужественная.

Из гостиной раздался истерический визг Марси.

«Что там еще стряслось?» — подумала Жоржа.

Вбегая в гостиную, она увидела, что ее папочка пытается убедить внучку поиграть с куклой.

— Вот гляди, — вертя куклу, говорил Пит. — Повернешь ее вот так — она плачет. А в этом положении она смеется.

— Я не хочу играть с немой куклой, — надулась Марси. — Давай лучше я сделаю тебе еще укол! — сказала она, размахивая почти взаправдашним пластиковым шприцем из набора «Маленький доктор».

— Но сладенькая моя, — упрашивал ее Пит, — ты ведь уже сделала мне двадцать уколов!

— Мне нужно практиковаться, — настаивала Марси. — Я никогда не смогу лечить себя сама, если не начну практиковаться уже теперь.

Пит выразительно посмотрел на Жоржу.

— Да что, скажите мне наконец, она нашла в этом наборе? — спросила Мэри.

— Хотела бы я знать, — вздохнула Жоржа.

Марси наморщила лобик и воткнула резиновый наконечник иглы в руку дедушки. Над бровями у нее выступил пот.

— Хотела бы я знать... — озабоченно повторила Жоржа.

Бостон, Массачусетс

Это было самое ужасное Рождество в жизни Джинджер Вайс.

Хотя ее отец и был евреем, он всегда отмечал вместе со всеми Рождество, потому что ему нравился дух гармонии и доброй воли, наполняющий этот праздник, и, когда отца не стало, Джинджер продолжала относиться к 25 декабря как к особому, радостному дню. И раньше Рождество никогда не угнетало ее.

Джордж и Рита сделали все, чтобы Джинджер тоже было хорошо в этот праздник, но она тем не менее не могла побороть в себе ощущение, что она на нем посторонняя. Трое сыновей Ханнаби привезли в «Страж Залива» на несколько дней свои семейства, и огромный особняк наполнился серебристыми детскими голосами и звонким смехом. Все усиленно старались вовлечь Джинджер в традиционные семейные обряды и развлечения.

Рано утром она вместе с другими взрослыми присутствовала при штурме оравой детей горы подарков и, как и другие взрослые, ползала с ними по полу, помогая собрать игрушки. На какое-то время ее тревога улеглась, и совершенно естественным образом она стала как бы членом семьи Ханнаби.

Тем не менее за завтраком — изысканным, с большим выбором разнообразных закусок, как бы намекающим на предстоящее вечером экстравагантное пиршество, — Джинджер вновь почувствовала себя не в своей тарелке. Великолепный вид на залив успокаивал ее, но не мог остановить начавшееся скольжение по витку спирали депрессии, и оставалось только надеяться: завтра непременно позвонит Пабло Джексон и скажет, что проштудировал материалы по проблеме блокировки памяти и готов вновь подвергнуть ее гипнозу.

Вопреки ее ожиданиям, Джордж и Рита не были сильно огорчены визитом Джинджер к Пабло, они лишь пожурили ее за то, что она отправилась к нему одна, без спутника, который мог бы подстраховать ее в случае внезапного приступа панического страха, и взяли с нее слово в следующий раз быть осмотрительнее и позволить Рите или кому-то из слуг сопровождать ее. Само же необычное лечение не вызвало у них нареканий.

Успокаивающие возможности вида на залив были не безграничны. Она отвернулась от окна и подошла к кровати: здесь на ночном столике ее ожидал сюрприз — две книги. Одна из них оказалась фантастическим романом Тима Пауэрса, произведения которого она читала раньше, а вторая называлась «Сумерки в Вавилоне». Откуда они появились, у Джинджер не было ни малейшего представления.

В комнате были и другие книги, взятые ею внизу в библиотеке и прочитанные за две минувшие недели, свободные от прочих занятий, но эти две она видела впервые. У Риты был приятель, пишущий литературные обозрения для «Бостон глоб», который иногда присылал ей интересные книги еще до того, как они появлялись в магазинах. Очевидно, эти две книги были получены вчера или позавчера, и Рита, зная, что Джинджер неравнодушна к беллетристике, принесла их сюда. Судя по аннотации, в новом романе Тима Пауэрса описывались забавные приключения путешествующих во времени троллей, ведущих во время Американской революции секретную войну против британских домовых. Такие книги обожал Иаков.

Джинджер с улыбкой отложила книгу Пауэрса в сторонку, решив насладиться ею позже, и принялась изучать «Сумерки в Вавилоне». Имя автора — Доминик Корвейсис — ей ничего не говорило, но аннотация заинтриговала ее, а прочитав лишь одну страницу, она была потрясена. Но, прежде чем продолжить чтение, она уселась в одном из удобных кресел и лишь после этого бросила взгляд на фотографию автора на обложке.

У нее перехватило дыхание, ей стало жутко.

Сперва она подумала, что вновь впадает в истерику и сейчас куда-то помчится. Она попыталась отложить книгу, встать, но не смогла. Сделав несколько глубоких вздохов, Джинджер закрыла глаза и подождала, пока сердце угомонится. Когда она снова взглянула на фотографию, та все еще внушала ей беспокойство, но уже не столь сильное, как минуту назад. Где-то она видела этого человека, встречалась с ним, и при далеко не лучших обстоятельствах, но вот где и когда — не могла вспомнить. Из его биографии, напечатанной на обложке, следовало, что раньше он жил в Портленде, штат Орегон, а в настоящее время проживает в Лагуна-Бич, штат Калифорния. Поскольку ни в одном из этих городов ей бывать не доводилось, то Джинджер даже в голову не приходило, где могли перекреститься их жизненные дорожки. Тридцатипятилетний Доминик Корвейсис, мужчина с выразительной внешностью, чем-то напоминающий артиста Энтони Перкинса в молодые годы, наверняка должен был бы хорошо запомниться ей, поэтому необъяснимый провал в памяти казался Джинджер вдвойне странным.

Странной была и ее первая реакция на фотографию писателя, и, если бы не выработавшаяся за последние два месяца привычка не сбрасывать со счетов ни одно неординарное происшествие или обстоятельство, Джинджер, возможно, и не стала бы долго ломать голову размышлениями над очередным капризом своей памяти. Но теперь все было иначе. Она уставилась на фотографию, надеясь расшевелить дремлющую память, но, кроме смутного предчувствия, что «Сумеркам в Вавилоне» предназначено в корне изменить ее жизнь, никаких других эмоций или ассоциаций у нее не возникло, поэтому она открыла книгу и начала читать.