Борис Конофальский - Хоккенхаймская ведьма [СИ]

– Что это?

– Что это за хлам?

– Здесь не помойка, – снова кричали нобили.

Но другие с интересом разглядывали старую истлевшую одежду и смотрели на Волкова, ожидая разъяснений. Наконец, вся одежда была рассыпана пред столами, солдаты ушли. И кавалер произнёс:

– Думаете, что это господа? К чему это тут?

– Говорите уже, нет времени у нас!

– Хорошо, скажу. – Волков так и не встал со стула. – Это одежда убитых в вашем городе купцов.

Смех, недоверие, ропот:

– Чушь!

– Кто вам поверит?

– Где вы её взяли?

– Взял я её в подвале приюта для скорбных жён, настоятельницей коего была благочестивая матушка Кримхильда. А её помощницей там была благочестивая Анхен. Надеюсь, все знали этих женщин?

– Враньё!

– Нет, не враньё! – Улыбался Волков, понимая, что зря ему дали говорить, теперь он был уверен в себе. – Со мной было два десятка человек, все покажут, что нашли всё это мы там.

– Да мало ли, что могло храниться в подвале! – Не верил председатель. – Откуда взяли вы, что сия одежда убитых людей?

Кавалер был готов к этому вопросу, он опять поднял руку и, повернувшись, кивнул ротмистру Брюнхвальду, всё ещё стоявшему у входа. Тот тоже сделал знак. Тут же в проходе появился закованный в кандалы человек. Звякая по полу цепями, кланяясь на каждом шагу и озираясь, в залу вошёл Михель Кнофф, привратник приюта для скорбных жён. За ним, ведя его как пса на верёвке, шёл Фриц Ламме. Фриц вывел привратника перед столами, туда, где сидели городские советники.

– Пред тобой городской совет города Хоккенхайм и сам обер-прокурор земли Ребенрее, – начал Волков. – Говори без хитрости и лукавства, как будешь говорить перед Богом.

Привратник молча кивал, соглашался.

– Скажи, как нарекли тебя отец с матерью.

– Нарекли меня Михелем, в честь святого Михеля, я в тот день родился, а фамилия моя Кнофф. – Говорил привратник, поворачиваюсь к Волкову.

– Не мне, не мне говори, господам говори, – произнёс кавалер.

– Нарекли меня Михелем, я в тот…

– Хватит, хватит, мы поняли, – раздражённо прервал его председатель. – Где ты работал?

Многие из присутствующих знали его, он не раз отворял им двери.

– Я работал в приюте матушки Кримхильды истопником, конюхом и привратником, – говорил мужик.

– Скажи, давно ли? – Уточнил Волков.

– Двадцать лет, – привратник снова поворачивался к кавалеру, ему говорил.

– Господам, говори, господам, – морщился кавалер. – Я тебя всю ночь слушал, довольно с меня уже.

– Двадцать лет, – повторил Михель для господ.

– А что это такое? – Спрашивал его председатель, обводя рукой кипы полуистлевших одежд.

– Это одежда убиенных купцов, – глазом не моргнув, сказал привратник.

Снова пошёл по залу ропот, но теперь этот ропот не пугал Ёгана, это был ропот удивления и возмущения. Он покосился на своего господина и ещё больше уверился в нём. Тот сидел спокойный, как будто дома у себя, в Ланне, за столом ждал обеда.

– Откуда ты знаешь, что это одежда убиенных купцов? – Продолжал председатель.

– Так знаю, и всё, – удивлялся такому вопросу Михель Кнофф.

– Расскажи, как убили первого купца, – сказал Волков. – Давно это было?

– Так, двадцать лет назад! Когда благочестивая Анхен в дом матушки Кримхильды пришла, тогда и приюта ещё не было, старый дом ещё был. Вот, а меня взяли, вроде как, сторожем.

– Кто тебя взял? – Уточнил Волков.

– Так она и взяла, Анхен. Она тогда ещё девкой блудной работала. Но такая бойкая была, стала у матушки Кримхильды, вроде как, помощницей, стала всем заправлять. И по дому стала смотреть, и за другими бабёнками, и по…

– Хватит, говори, как купца первого убили? – Прерывал его кавалер.

Михель повернулся к нему, поклонился и продолжил:

– Господам рассказывай, не мне, туда говори.

Михель опять поклонился.

– И вот как-то привезла Рутт одного купца. Совсем молодой был. На телеге привезла. Он лыка не вязал, так пьян был. А мне говорят, неси его в реку. Ну, я и отнёс. Долго ли, река то в пятидесяти шагах с горки. Не велика работа, купчишка-то тоненький был совсем.

Снова ропот в зале.

– И ты кинул его в реку? – Уточнил председатель.

– Раздел, в лодку положил, отвёз на серёдку и кинул.

– Он жив был?

– А не ведаю, мёртв или спал, я его в реку кинул он и утоп камнем.

– Одежду зачем снял? – Спросил Волков.

– Одежду? – Привратник снова поворотился к нему.

– Господам говори болван, – заорал Волков, – господам.

– Так одежа-то хорошая у него была, справная, я думаю, зачем её в реку-то кидать, полежит малость, да продам её. Привёз её, да в подвал кинул.

– И что, это вся одежда тех людей, что ты в реке топил? – Удивлялся председатель.

– Нет, не всех, не всех, с некоторых одёжу я не брал, рваная или в крови – так не брал, а зачем. Только справную брал.

В зале повисла тишина.

– И сколько же ты утопил людей? – Вдруг спросил его обер-прокурор.

– Так, сколько велели – столько и утопил, – даже глазом не моргнув, говорил привратник. – Может, пятьдесят, может, и сто, разве за двадцать лет всех упомнишь.

– Я записал всех, кого он мог вспомнить, дела я передам для суда, – сказал Волков.

– Быть такого не может! – Воскликнул председатель городского совета.

– Может, – осмелился с ним не согласился с ним кавалер, – благочестивая Анхен в городе купцов бить до смерти не велела. Только зельем велела поить. И обирать. А коли у купца, какие бумаги были, векселя или закладные с расписками, так его было велено в приют везти. А там уже решали, что с ним делать. Коли бумаги были ценны, так купчишку в реку, чтобы было время бумаги те оприходовать.

– Откуда вы это знаете? – С расторжением спросил обер-прокурор. – Неужто сами видели?

Волков кивнул Сычу, Сыч пошёл на улицу, а кавалер откинулся на спинку стула, он устал немного, всю ночь не смыкал глаз, спрашивал и записывал, спрашивал и записывал, вернее, записывал монах, но всё равно устал он побольше монаха. И всё у него было записано. Теперь он не сомневался в успехе. Все терпеливо ждали, когда вернётся Сыч. И он вернулся и привёл с собой одну из баб, что взяли в приюте.

– Говори господам, кто ты, – сказал ей Волков.

Женщина низко присела, она была немолода, и одежда её была неплоха.

– Я Вильгельмина Руннерстаф. Жила в приюте при матушке Кримхильде.

– Ты грамотна? – Вел допрос Волков.

– Да, я грамотна.

– Чем ты занималась в приюте?

– Письмами и бумагами.

– Видела ли ты ценные бумаги, векселя, расписки.

– Да, всё время видела. Также видела торговые обязательства и договора на имя разных людей.

– Откуда их брали? Откуда были эти бумаги? Чьи они были? – Спрашивал кавалер.

Женщина покосилась на Волкова, несколько мгновений молчала, а потом сказала: