Борис Конофальский - Хоккенхаймская ведьма [СИ]

Монах и барон смотрели на всё это с ужасом, а Волков сидел и думал, что устал он от крика и шума, но до утра ему всё одно спать не лечь.

Наконец, ведьма из сил выбилась, стреножили её, скрутили, хотели на дыбу повесить, да Волков жестом велел её к себе волочь поближе. Как подволокли, бросили перед столом, Волков сказал:

– Монах, Сыч, Максимилиан, ступайте, за дверью ждите.

Ни сказав не слова, все трое быстро ушли.

А кавалер начал:

– Вильма тебе бумаги и письма в кожаной сумке приносила. Где они?

А Рутт сидела на каменном полу голая и с выкрученными руками, тяжко дышала ещё от недавней возни и глядела на него с удивлением:

– Ах вот, что ты ищешь, значит, из-за них всё?

– Где бумаги, – крикнул барон, – говори!

Но ведьма на него даже не взглянула, так и таращилась на Волкова.

– Скажу – отпустишь? – Спросила она с вызовом.

– Кожу сожгу, калёным железом, с ног начну. – Спокойно обещал кавалер. – Не сегодня, так завтра скажешь, или послезавтра.

– Вильма, тварь, – зло сказал Рутт, как бы самой себе, – надо же, как подвела всех, потаскуха тупая, что бы твои глаза бесы жрали.

– Её глаза уже черви жрут, – продолжал Волков, – ты о своих глазах думай. Отвечай, где бумаги.

– Нету их, – зло крикнула баб, – нету, принесла эта шалава их, да только прока от них не было, вернули их мы ей обратно.

– «Мы»? Кто это «мы»? – Спросил кавалер, уж понимая, что она говорит про своего секретаря Вилли.

– «Мы» – это я и секретарь мой, – отвечала Рутт.

Барон аж подскочил, не думал он, что ещё один человек про бумаги знает, уставился в щёку Волкова, ожидая его реакции, да Волков и ухом не повёл, не взглянул на барона даже и продолжил:

– Кому вы носили бумаги ещё?

Барон опять ёрзал на лавке, а Рутт с дуру замолчала.

– Ну, не тяни, – устало говорил кавалер. – Всё равно скажешь, а от того, что тянешь, я только злее буду.

– Жиду Винхелю, – наконец произнесла она.

– И что вам сказал жид Винхель?

– Как увидел эти бумаги, так руками замахал, сказал, что знать о них ничего не хочет.

Волков закрыл глаза, сидел, вертел головой, разминая шею. Господи, как хорошо было бы откинуться сейчас на спинку, да у лавок нет спинок. А барона как разжигает, начал он было Волкову в ухо шептать:

– Надо взять её секретаря и…

– Барон ,– прервал его Волков, – не шепчите в её присутствии ничего мне кажется, что они всё слышат, слух у них лучше, чем у крыс.

Барон осёкся на полуслове, замолчал, стал коситься на ведьму, потом на Волкова. Теперь он ещё больше уважал кавалера. Он не знал, что об этом удивительном слухе, как и кошачьем ночном зрении, Волкову прочёл монах в своей книге. В разделе про ведьм.

– А почему Вильма принесла бумаги тебе, – вдруг спросил он у ведьмы, – почему старухе и Анхен не отнесла?

– Анхен забрала бы четыре доли из пяти, – отвечала Рутт нехотя, – она всегда так брала за бумаги. Я брала половину. Поэтому сёстры ко мне ходили.

– Сёстры? – Заметил слово Волков. – Кого ты называешь сёстрами?

Ведьма глядела на него с ненавистью и ничего не отвечала.

– Если хоть слово соврала, приду и шкуру спущу, – сказал Волков, вставая из-за стола. – Монах, Сыч, тут останетесь, с ней. Откроет рот, говорить начнёт, Сыч – придуши её. Не церемонься. Максимилиан и вы, господин барон, пойдёмте со мной.

Они прошли по коридору, узнали у стражи, где сидит Секретарь Вилли. Пришли к нему. Этот человек спокойно спал. Он щурился от слабого огня лампы, и, кажется, вовсе не был удивлён ночным визитом.

– Вильма приносила тебе документы в кожаной сумке. – Без предисловий начал Волков. – Куда дел?

– Были документы, – сразу согласился секретарь, – одиннадцать писем от…

– Не нужно. Молчите. – Прервал его барон. – Слышите, молчите!

– Да-да, – согласился секретарь.

– Куда дел? – Повторил вопрос кавалер.

– Носил их Винхелю.

– Кто он?

–Жид, банкир из дома Хиршей.

– И что он?

– Ничего, как имена в бумагах увидел, так мне тотчас вернул, даже читать не стал. – Спокойно рассказывал секретарь Рутт.

– Ну и куда потом вы их дели?

– Никуда, Рутт хотела ещё другим людям показать, а я как знал, говорю ей, госпожа, не стоит с ними связываться, больно опасные бумаги.

– Куда дели бумаги?

– Вернули Вильме, сказали, чтобы сожгла.

– И что? Сожгла? – Задал Волков последний вопрос.

– Я сам того не видел, но, думаю, что я её напугал, думаю, что она послушала меня. – Отвечал Вилли Секретарь.

Больше вопросов не было. Волков пошёл из каморы, следом пошёл Максимилиан и барон.

Барон поймал его за локоть, остановил прямо в темноте коридора, жестом показал Максимилиану идти дальше, а сам зашептал:

– Что вы собираетесь делать дальше?

– А что тут ещё можно сделать, будем молить Бога, чтобы Вильма сожгла бумаги. В любом случае, нам их не сыскать.

– Я не про бумаги, – как то зловеще сказал барон. – С ними всё ясно.

– А про что? – Не понимал кавалер.

– Что будет с ведьмой и секретарём?

– Инквизиция ими займётся, – пожал плечами Волков.

– Да вы с ума сошли? – Зашипело барон. – Даже не думайте, что это возможно. Ни в коем случае вы не должны допустить, что бы они попали в руки попов из Ланна. Ни в коем случае.

– И что же вы хотите, барон? – Холодно спросил Волков.

– Вы сами знаете, – сухо ответил фон Виттернауф. – Дело должно быть решено сегодня же. Сейчас же.

Волков молчал, а барон всё ещё держал его локоть. Не выпускал, ожидая решения рыцаря.

– Хорошо, – наконец произнёс Волков. – Решим сейчас же.

Они пошли по коридору до пыточной комнаты. Стражник отворил им тяжёлую дверь. И как только они вошли, Рутт подняла на них глаза и с усмешкой спросила:

– Убить меня решили, ублюдки? Ни суда, ни попов не будет?

В пыточной стало тихо, все смотрели на кавалер. И он показал Сычу жест, обозначающий удушение.

Сыч понимающе кивнул, стал с пояса снимать свой кистень.

– Ублюдки, – завизжала ведьма, – ублюдки, прокляты будьте!

Она орала так громко, что во всей тюрьме, наверное, было слышно, а что она ещё могла сделать со связанными руками. Волков поморщился от такого шума. У него опять начинала болелть голова. А она орала и орала:

– Что б ваши дети гнилыми рождались…

Тут уже Сыч накинул ей на горло верёвку, в петлю просунул и рукоять кистеня, стал вертеть его, затягивать верёвку. Ведьма перестала орать, засипела, успела вздохнуть последний раз и замолкла, выпучив глаза. Сидела, таращилась на барона с ненавистью. А Сыч держал и держал рукоять кистеня у неё на затылке, пока она не обмякла. Он снял верёвку с её горла, и она повалилась на пол и замерла на холодном полу в неудобной позе.

Все чего-то ждали, вернее, ждали решения Волкова, а он сидел за столом, не шевелясь. Баловался, проводя пальцами над огоньком лампы. Наконец, он прекратил играть с огнём, взглянул на ведьму, что валялась на полу и сказал: