Рональд Четвинд-Хейес - Элементал и другие рассказы

— Бога не обманешь. Он пошлёт свои легионы, которые сокрушат силы зла. Будьте прокляты вы, бродящие по ночам, поскольку тьма будет вашим уделом на веки вечные...

— Дом моих отцов, — сказал Дануильям тихим голосом. — Посмотри, девочка, на гнездо, в кото­ром меня высидели.

Серый каменный дом стоял перед завесой из деревьев; с башенками, как лицо со множеством глаз, он представлял собой здание, исполненное зловещей красоты. Харриет беспокоилась, как она осмелится войти в столь величественное место в порванной одежде и с грязным лицом.

— Он очень красивый, — сказала она.

Лорд Дануильям хихикнул.

— Я сомневаюсь, что многие местные согласи­лись бы с этим мнением. Как, по здравому раз­мышлению, тебя наняли мне в кухарки?

— Мать, которая была в услужении до того как выйти замуж, написала в агентство в Лондоне. По­скольку она грамотна и пишет так же красиво, как сам Пастор. Они прислали какого-то человека, что­бы он на меня посмотрел, и мне назначили месяч­ный испытательный срок.

— Хм, — крякнул его превосходительство, когда они спустились с одного холма и стали поднимать­ся на другой, и наконец-то въехали в огромные железные ворота усадьбы Дануильяма.

Миссис Браунинг была таких больших размеров и такого мрачного вида, что Харриет почти захоте­ла вернуться на гостиничный двор, где был преподобный Дэйл. Экономка окинула её холодным взглядом, который медленно проскользил вниз от золотисто-каштановой головы Харриет до кончи­ков её зашнурованных ботинок.

— Как тебя зовут, девочка?

— Харриет, мэм.

— Совершенно неподходящее имя. С этого мо­мента тебя будут называть Джейн, — резко броси­ла она через плечо. — Мэри, подойди сюда.

Чрезвычайно милая девушка отошла от кухон­ного стола, за которым она нарезала картошку, и быстро подошла к миссис Браунинг, перед которой она встала неподвижно, склонив голову.

— Да, Мэм.

— Мэри, ты заберёшь Джейн наверх и просле­дишь, чтобы она вернулась подходяще одетой. Она будет жить с тобой в одной комнате.

— Да, мэм. Спасибо, мэм.

Харриет последовала за своей проводницей по крутой винтовой лестнице наверх и вскоре вошла в маленькую комнату, окна которой выходили на задний сад. Из мебели там были две узкие кровати, умывальник и стенной шкаф. Мэри была до краёв наполнена любопытством, и, едва она закрыла дверь, с её языка сразу же посыпались вопросы.

— Как получилось, что у тебя вся одежда порва­на? Садовник Джем говорит, что ты приехала сю­да на коне лорда. Это он разорвал твою одежду?

— Нет, — Харриет покачала своими золотисто­коричневыми прядями. — Это был ужасный ста­рый пастор.

— Ах, преподобный Дэйл. Он жестоко ненави­дит это место и говорит, что все мы, кто здесь жи­вёт, — отродья Сатаны.

— Почему? — Харриет сняла свою изорванную одежду, которую она осмотрела с большим сожале­нием, а Мэри открыла дверь стенного шкафа и достала оттуда чёрную юбку и белую блузку.

— Ну, говорят, что все загадочные события про­исходят в этом месте со времён отца нашего гос­подина. Здесь есть большая комната наверху, пря­мо под крышей, и люди видели сверкающие оттуда вспышки света и слышали ужасные крики. А за­тем как-то утром старый лорд был обнаружен мёртвым. Говорили, что он принял яд или что-то в этом роде.

— Как ужасно! — Харриет содрогнулась. — А ты не боишься?

Мэри покачала головой.

— Нет, я не обращаю внимания на подобные разговоры, хотя я не поднимаюсь на верхний этаж с наступлением ночи. К тому же, платят здесь хо­рошо, и хотя миссис Браунинг — мегера, работа здесь не такая уж тяжёлая.

Пока они разговаривали, Харриет оделась, и те­перь на ней был костюм такой же, как и у Мэри: длинная чёрная саржевая юбка и блузка с откры­тыми плечами. Она не обрадовалась этому послед­нему предмету одежды — Мать не раз утверждала, что лицо и кисти рук — это единственные части тела, которые уважаемая женщина может оголять для всеобщего обозрения.

— Мне это не кажется правильным, — начала она, но Мэри рассмеялась.

— Ты скоро привыкнешь . Это всего лишь плечи. Некоторые леди оголяют три четверти своих титек и не считают это чем- то дурным. Такова прихоть её светлости. Дома мы, молодые служанки, должны носить такую одежду. Это никому не причиняет зла. Но это заставляет пастора вопить.

Она положила рваное платье Харриет на кро­вать и вздохнула.

— Жаль. Но нитка с иголкой скоро приведут это в порядок. А теперь нам лучше спуститься вниз, не то в миссис Браунинг проснётся древний Каин, а уж язычок у неё острый — будь здоров.

Когда Харриет снова оказалась на кухне, миссис Браунинг бросила на неё быстрый взгляд, после чего сказала: — За дверью висит рабочий халат. Надень его, потом отправляйся в судомойню и на­чинай чистить кастрюли. А то мы все тащимся сзади, как ослиный хвост.

В течение последующих дней Харриет начала до определённой степени понимать, почему препо­добный Дэйл питал такие резко выраженные опа­сения по поводу домочадцев в усадьбе Дануильям. За исключением миссис Браунинг, вся прислуга женского пола была молодой и чрезвычайно мило­видной. Другая беспокоящая часть сведений за­ключалась в том, что лишь немногие проходили до конца свой месячный испытательный срок. Теку­честь женского персонала была тревожно высокой. Однажды, занимаясь мытьём посуды, она услыша­ла, как Джем — главный садовник — и Хеккет — бородатая угрюмая личность — разговаривали, по­пивая пиво за кухонным столом.

— Новенькая-то стройная. Славное будет ку­выркание в сене.

Харриет не могла понять, что значит это заме - чание, зато, понимая, что «новенькая» — это, без всякого сомнения, она, насухо вытерла руки и стояла, слушая дальше.

— Долго не продлится, — заявил Хеккет. — У них так не бывает. После короткой беседы с её светлостью они уезжают.

— Это странная вещь, — Джем снова наполнил свой стакан из глиняного кувшина. — Почему так? Всё, вроде, в порядке, пока они не поимеют маленький душевный разговор с её светлостью. Сколько ящиков и рыдающих девок ты уже отвёз в «Ройал Джордж»... Они говорили что-нибудь толком или вроде того?

— Может быть, — грубо пробормотал Хеккет. — Может быть.

На минуту наступила тишина, и Харриет поду­мала, что, возможно, их разговор закончился без­результатно. Затем Хеккет заговорил снова, но на сей раз пониженным, хотя и прекрасно слышным голосом.

— Джем, если я скажу тебе что-то, типа, дове­рительное, ты обещаешь хранить это у себя под шляпой?

— Я буду молчать, как могила, — пообещал Джем. — Ты же сам знаешь, — я не трепло.

— Что ж , — сказал Хеккет и прочистил свою глотку, — возможно, я и не стал бы тебе говорить, потому как его светлость дал мне золотую монету, чтоб я держал язык за зубами, но у меня это сидит в голове, и я хочу от этого избавиться, если ты по­нимаешь, о чём я.