Надежда Мосеева - Барашек и волк [СИ]

Отвратительно-обходительный Кочерыгин. Игрушки нам привозит. Матушке помощь предлагает. Только она не соглашается. Видимо, чует подвох.

Именно Спонсор натравливает все эти соцслужбы. Хочет, чтобы всё по закону, официально. Если подделает что-то, подкупит, пригрозит, журналисты кричать будут: «Злобный застройщик выбрасывает на улицу многодетную семью!».

Это его слова. Кочерыгин не боится при нас по телефону разговаривать. Специально приходит, чтобы мы слышали. И смотрит ещё так, с издевательской ухмылкой блендомеда: мол, что вы мне сделаете, малышня, кто вам поверит.

Только нам не нужна ничья вера.

Не получится у него по закону. Эти службы сколько не проверяли, уходили ни с чем. Оснований нет. Живём нормально, не голодаем. А антисанитарию прячем перед проверками.

Дед все бумаги оформил так, что не подкопаться. Официально нас усыновил и удочерил. Я видел документы, когда пробрался в архив. Не из любопытства. Просто все книги в библиотеке уже прочитал, хотел новую информацию.

Сегодня у Дяди Спонсора есть новые аргументы. Он приходит с видом победителя. Улыбается нам, подмигивает. Аж блестит от удовольствия. Перед кабинетом Матушки надевает скорбную маску. Я знаю, что он специально нас провоцирует. И остальные знают. Но сейчас сложнее. Сейчас любая эмоция может превратиться в злость. И Кочерыгин получит то, что хочет — трудных и агрессивных подростков. Поэтому лучше вообще ничего не чувствовать.

Спонсор заходит в кабинет, сладко говорит, яд свой впрыскивает. И получает горячий кофе в лицо — Матушка метко стакан запустила. Вскрикивает, над обожженной щекой руками трясёт.

Воспитательница подбегает, злобно каблуками цокает. Чуть ли не пинками выводит ошпаренного Кочерыгина. Заявляет: «Вам здесь не рады» — и захлопывает двери перед его носом. Она хоть и вредная тётка, но всё понимает.

Ночью жду волка, не сплю, слушаю, как тикают часы. Они затихают под утро — к трём часам. В комнату заходит тень, неслышно крадётся, еле дышит. Спрашиваю:

— Ты и меня когда-нибудь заберёшь?

Я теперь и двигаться при нём могу, и говорить. Почти год прошёл — научился.

— Да, — с шёпотом, с рокотом отвечает волк. Рычит внутри, чуть слышно. — Но не сейчас.

— Тогда зачем привязываешься?

— Пойдём, — говорит он.

В полнолуние, когда тепло, мы гуляем по крыше. Я давно нашёл лаз на чердак. О нём никто не знает. Тень скрывает меня от нянечек. Они не замечают, как хожу сюда — только ругают, когда засыпаю на уроках.

Волк не голоден. Но я всё равно представляю тиканье часов — это моя защита. Он идёт рядом, страхует. Невесомый, холодный, почти прозрачный. Не похож на призрака. Красные сосуды через кожу просвечивают. А внутри, прямо в груди, если хорошо присмотреться, можно увидеть алый сгусток. Бьётся, как сердце. Это заметно лишь при лунном свете.

— Я последний, — говорит-рычит тень. — И я должен жить.

Он рассказывает мне истории по ночам. Раньше здесь был волчий лес, волчья земля. Люди боялись этого места. Боялись оборотней и злых духов. Но знали, что так и должно быть. Волки принимали человеческий облик. Гипнотизировали, заманивали, уводили в чащу. Не из-за жестокости. Чтобы выжить.

А потом пришли охотники. Со страшным обрядом посвящения. Они отбирали мальчиков, которым исполнилось восемнадцать, вывозили в лес, давали маленький нож и… Тот, кто смог убить волка, становился охотником. Частично человеком, частично зверем. Что-то особое должно быть в генах.

Но в одну из ночей всё изменилось. Охотник обезумел, приказал отправить в лес всех детей, которые жили рядом с волчьим лесом.

— Мы всегда забирали тех, кто хотел уйти, — говорит тень, каждое слово пытается прорычать. — Кому здесь не место. Но в ту ночь… В конце остался только я. И я должен выжить. Это долг перед стаей. И наказание за то, что не умер с ними.

Всё правильно. Ванька хотел уйти. Думал, что среди нас ему нет места.

— Они тебе так важны? — спрашиваю.

— Мы друг друга ненавидели, — волк смотрит на Луну. Видно, хочет повыть, но не хватает сил. — Но мы были стаей.

Сидим так высоко, что даже сверчков не слышно. Два этажа. Но кажется, будто на вершине мира. И нет ничего. Только тишина пронизывающая, от которой в ушах звенит.

До приюта здесь был госпиталь военный. Постоянно кто-то умирал, и это никого не удивляло. Потом несколько лет голодной спячки. И вдруг волк услышал детский смех.

Он не может забрать взрослого, потому что слишком слаб. Не может уйти, не может умереть, не может сдаться.

А я не могу помешать.

Волчьи законы и волчья жизнь.

Почему-то больнее всего первая потеря. Прокалывает насквозь, вертится внутри, душу в фарш превращает. А потом игла затупляется и уже не пробивает кожу.

Матушка засыхает до неузнаваемости. Она и так худой была. Но сейчас — кожа скелет обтягивает. Ходит по коридорам, смотрит на нас пустым взглядом.

Спонсор возвращается, на уши садится:

— Я понимаю, что ты на эмоциях. И не виню за то… кофе. Но задумайся. У тебя каждый год умирают дети.

В общей комнате есть полая стена, через которую слышно разговоры в кабинете Матушки. «Слуховое окно».

Прихожу туда. Дети сторонятся, глаза отводят. Не хотят показывать, что обвиняют. Ведь я первый сказал о волке. Но всё равно пускают послушать.

— Продаст, — шёпотом говорит кто-то.

— Тс-с. Тихо.

Воспитательница присылает работников, чтобы закрасить Ванькины рисунки. Мы не даём. Стоим перед стенами. Десяток шестнадцатилетних подростков против двух маляров. Пусть попробуют разогнать.

Матушка узнаёт, выгоняет рабочих.

— Они должны знать, как себя вести! — говорит Воспитательница. — А ты им потакаешь!

Она запретила упоминать о тенях и волках. Но дети обсуждают, тайные знаки придумывают. Да и не следят за нами. Можем делать, что угодно.

В столовой ко мне подсаживается Манька-Разведчица.

— Как избавиться от волка? — с ходу спрашивает. Смотрит прямо в глаза. Смело. Не прячется, не стыдится.

— Не слушайте его, не верьте ему, — быстро говорю. — Придумайте защиту. Он слабый. Не подойдёт, если не пускать.

Манька кивает.

— Значит, всё правильно, — она кидает на стол значок металлический, из разных кусков спаянный. — Серебряный. На каждую комнату такой. А ты в отдельной…

Я смотрю. Не спрашиваю. Но Манька всё равно отвечает.

— У Воспитательницы, — ухмыляется. — Ей хахаль богатый украшений надарил. Дома не спрячет — там муж найдёт. Вот и сделала себе сейф в кабинете. А уж код узнать… Я и не такое умею.

— А спаяли как? — спрашиваю.

— Легче, чем код, — отмахивается Разведчица. — В сарае дворничихи бывшей инструментов полно. Этот хлам не трогают почему-то.

Смотрю на часы старые. До сих пор в комнате моей стоят. В детстве верил, что волк их боится. Но дело не в этом — я сам выдумал защиту. Тень просто уходит под утро. Но вера осталась. Часы несу в сарай. Действительно — полно барахла. Есть чем разрезать, заточить, спаять. К своему приклеиваю значок Манькин.