Надежда Мосеева - Барашек и волк [СИ]

Знаете это чувство? Когда просыпаешься среди ночи. Темнота осязаемая, почти тёплая, укутывает, убаюкивает. И дождь ноготками стучит по окну так жалобно и нежно: мол, пусти, друг, пусти погреться, а я тебе снов вкусных подарю.

Не страшно вовсе. Я знаю, что в комнате кто-то есть. Просто не умею бояться. Вот он. Стоит волчьей тенью рядом с часами. Они сейчас тикают по-другому: сонно, еле слышно. Будто темнота их тоже убаюкивает.

А я ни двинуться не могу, ни закричать. Да и не хочу. Не нужно мне это.

Часы эти старые. Настольные. Корпус из металла — не знаю, из какого — с узором из грязи и зелёного пятна. Непонятно, как они до сих пор работают. И чем громче тикают, тем бледнее тень. Наверное, она боится часов.

Утром говорю, что видел волка. Не верят, прохладно гладят по голове, ведут на завтрак к другим детям. Двое кричат мне весело и со смехом: «Шизоид! Шизоид!». Думают, что обидно. Когда-то услышали странное слово от Воспитательницы, теперь повторяют.

Нянечка цыкает нехотя, лениво, говорит: «Нельзя обзываться». Ходит с толстой грацией, чуть ли не мебель бёдрами раздвигает. Следит, чтобы ели аккуратно и локти на стол не поднимали.

А дети не понимают, почему «нельзя». Не понимают, почему не играю, не бегаю, почему в отдельной комнате живу. Вот и дразнят. Не из ненависти. Просто им так легче.

После уроков бегают по коридорам, рычат. Считалочкой выбирают, кого первым съедят. Наверное, прослышали о моём рассказе. Нянечки болтают об этом, особо не скрываются.

Лишь Матушка беспокоится. Ночник мне оставляет, чтобы чудовища всякие не мерещились. Ей говорят: «Не маленький уже», «Просто внимание привлекает», «На всех заботы не хватит». Не реагирует, не отвечает, будто не слышит. Она искренне пытается нас всех любить.

А кличка эта — неправильная. «Матушка». Чем-то дородным веет, толстощёким. Воспитательница один раз ляпнула, а нянечки подхватили. Называли-то по-разному — «Директриса», «Хозяйка». Но это слова чужие, холодные. А «Матушка» — что-то родное, заботливое, с запахом пирожков и молока. Только совсем не подходящее. Она ведь молодая. Тонкая, хрупкая, почти фарфоровая. Ей бы сейчас жить нормально, но наследство от деда досталось странное: дом, дети и обещание.

Матушка делает вид, что сама так решила — о нас заботиться. А я слышу, как она по вечерам плачет. Её комната прямо над моей.

Волк не боится света. Приходит по ночам. Бесшумно, одиноко. Тенью скользит по комнате, заглушая тиканье часов. Рассказывает истории. О том, как люди ютились в хижинах и пещерах, как зажигали костры, как прислушивались к шорохам во тьме. Надеялись, что живой укрощённый огонь разгонит страхи, отвадит зверя. Волк когтями тянется к лампе. Та мигает быстро-быстро. Будто дрожит. Будто знает, что ей эту тень не развеять.

Первый — Ванька-Художник. Младший, несмышлёныш. Остальным детям по одиннадцать-двенадцать лет, а ему — всего семь.

Не принимают, не играют, слишком маленький. Вот он и придумывает мир на картинах. В доме можно встретить его друзей нарисованных — единорогов, драконов, фантастических животных, которым ещё никто не придумал название. Мне нравится человек-уголёк. Нескладная фигура из линий и углов. Приютился у входа в столовую. В одной руке держит поднос, предлагает отведать новое блюдо. Не похож на остальные рисунки. Ванька начертил его невесть откуда взявшимися угольками. Никто картины не стирает, не закрашивает. Матушка запрещает их трогать. Но не всем они по духу.

Воспитательница убирает мелки, чтобы «этот художник стены не портил». Прячет в шкафчике в игровой, закрывает на ключ. Забирает всё, чем можно рисовать.

Ванька сидит на полу, задрав голову. Не двигается, не плачет, смотрит на запертый шкафчик. Тот высоко, даже взрослому сложно достать.

Нянечка отвлекается, из комнаты выходит. По телефону ссорится с кем-то.

Мы остаёмся одни, в тишине. И действуем, не сговариваясь. Манька-Разведчица достаёт ключ от шкафчика, непонятно как украденный. Две девчонки подбегают к двери, следят. Кто-то приносит табуретку. На неё забирается Серёга-Длинный. Не дотягивается.

Я вытаскиваю куб из игрового комплекса — откручивал винты куском железки, пока нянечка отвлекалась — ставлю на табуретку.

Вместе помогаем Длинному залезть, держим, страхуем. Он отпирает шкафчик, достаёт три цветных мелка, спрыгивает, отдаёт Художнику. Говорит: «Спрячь». Ванька рефлекторно убирает их под футболку, руки о ковёр вытирает.

Быстро расходимся, ставим табуретку на место. А я возвращаюсь к игровому комплексу, чтобы прикрутить куб обратно.

Младший хлопает глазами, оглядывается удивлённо. Не объяснить ему это. Он появился у нас последний. Вот и не понимает.

И почему-то первым волк забирает именно его.

По коридорам ходят врачи, полиция. Обещают экспертизы. Ничего конкретного не говорят. Просто сердце, просто остановилось.

Стены тонкие — нам всё слышно.

Дети не играют, не смотрят друг на друга. За обедом сидят тихо. Даже звон посуды какой-то серый, приглушённый.

Матушка у себя в кабинете — за приоткрытой дверью. Стоит с потерянным видом, смотрит в одну точку. В руках чашку кофе держит. Горячий — над ним аж дымок поднимается. Наверное, кружка пальцы обжигает. Но Матушка будто не чувствует.

Представляю, каково ей. Пустота, апатия. Почти физическая — выходит за рамки сознания. Внутренне понимаешь: это не нормально. Организм сопротивляется, пытается хоть что-то ощутить. Хотя бы обжигающую боль от горячей чашки. Но не получается. Есть лишь горький кофейный запах.

Больше не говорю про волка. Взрослые не поверят, накричат. А дети и так всё знают. Ванька рисунок оставил, на котором добрый серый пёсик уводит грустного мальчика.

Под вечер прибывает Дядя Спонсор. Застройщик, Сволочь. У нас много для него кличек. И не все цензурные. Игорь Кочерыгин — денежный мешок с позолоченным знаком доллара на пузе. Он почему-то позарился именно на наш дом и на наш участок. Хочет построить нечто прибыльное, холестериновое и с неоновыми огоньками.

Приходит к Матушке, говорит одно и то же. Только слова местами переставляет.

— Прости за грубость, но этим нянькам твоим место на дешёвом базаре. Кошёлки без образования. Плевать им на детей. Да и не удивительно, за такую-то зарплату. Что будешь делать, когда счета опустеют? Вы и так уже на всём экономите.

— Найду спонсоров, — тихо отвечает Матушка. — Сдам комнаты в аренду. Придумаю что-нибудь. Я обещала позаботиться о его детях…

— И ты о них позаботишься, если определишь в приют. Хороший приют с нормальными воспитателями. Сможешь к ним приезжать. А денег с продажи вам всем хватит. Здесь не жизнь, а антисанитария. Это попросту опасно. Вами уже соцслужбы заинтересовались. Несомненно, твой дед был хорошим человеком. Но пойми, он поступил безответственно, когда взял под опеку столько детей. И ты сейчас делаешь то же самое.