Дмитрий Орёл - Мю Цефея. Магия геометрии

Градус нелепости происходящего повышался, болели разведенные в стороны руки.

Вдруг изображение изменилось — мы словно полетели вниз. Я смотрел на приближающиеся внизу джунгли и иногда поглядывал на стоящего рядом Нонго, чьи перья дрожали так, как будто действительно держали его на восходящем потоке.

Когда все закончилось, Нонго достал откуда-то пучок перьев и протянул его мне.

— Повесь у себя в каюте. Это «кса-кса» — часть твоей семьи.

— Надеюсь, ты эти перья не из хвоста надергал, — невпопад сказал я и почему-то улыбнулся.

— Страшно, — сказал Нонго. — Страшно вы, зубастые хищники, выражаете свою радость. Другое дело мы.

Он запрыгал по полу в нелепом танце, поднимая поочередно тонкие ноги.

— Есть один ритуал, — сказал я, рассматривая поврежденную панель солнечной батареи. Я занимался любимым делом — висел на страховочном тросе в открытом космосе.

— Какой ритуал? — с интересом спросил Нонго, следящий за мной из рубки корабля.

Его высокий голос, доносящийся из динамика, одновременно успокаивал и при этом не давал расслабляться.

— Это праздник. Называется Новый год. Он появился на Земле, его праздновали практически все народы нашего мира, и он символизировал окончание одного цикла и начало другого. Проще говоря — праздновали полный оборот Земли вокруг нашей звезды. В разное время, разными способами. Но больше всего мне нравится европейский Новый год, когда вся семья собиралась вместе, готовила специальные новогодние блюда и смотрела на то, как за окном замерзшая вода белыми хлопьями падает на землю. А еще члены семьи обязательно вешали на ветви дерева различные украшения и клали у подножия дерева подарки.

— А песни? — тихо спросил Нонго. — Песни вы пели? У нас на праздниках всегда песни поют.

— Пели, — сказал я, убирая инструменты в магнитный кошелек. — Слов я не знаю, а вот мелодию могу напеть.

Я пел посреди прозрачной черноты космоса и радовался тому, что тоже могу поделиться чем-то с Нонго.

Через год и четыре месяца по земному календарю соседи Ксарруби вышли в космос. Это было невероятно, невозможно и оттого совершенно несвоевременно. Нашу с Нонго миссию пришлось сворачивать быстро, не оставляя времени нормально попрощаться. Его отправляли обратно на Ксарруби, а я летел знакомиться с новым напарником, в новую миссию.

Это означало только то, что даже при самом лучшем раскладе мы с Нонго больше никогда не увидимся.

Я обнимал его хрупкое тело чуть сильнее, чем следовало бы, но я не знал, как еще я могу выразить свою любовь к нему и благодарность.

— Когда устанешь скакать по миссиям, прилетай на Ксарруби, к семье, — сказал он мне на прощание так спокойно, как будто это было само собой разумеющимся. Когда, а не если.

Это «когда» наступило нескоро, но наступило.

По прилету на Ксарруби у меня не попросили никаких удостоверяющих личность документов, заметив «кса-кса», висящее на шее. Аппарат генетического распознавания, сжевав крошечную часть одного из перьев, выдал мне координаты семьи Нонго.

Я не знал, чего мне ожидать. И больше всего я не ожидал, подойдя к родовому дому Нонго, что сверху на меня будет падать белый пух, так похожий на снег, и множество прекрасных голосов станет петь мне новогоднюю мелодию, которую я один-единственный раз спел своему напарнику.

— Одолень-траву рисовал?

Жихарко кивает.

— Святой водой рисовал?

Жихарко снова кивает, не маленький, знает, какой надо. А сколько верст пришлось отмахать за той водой…

— Не помогло?

Жихарко молчит, а что тут скажешь — в кроватке на втором этаже без сил лежит Андрейка. Съедает его болячка злая, неизлечимая. Мать Андрейкина, Ольга, уже на лекарей не надеется, к вере повернулась. Вся изба, коттедж по-ихнему, иконами увешана. Не помогают, как и нарисованные обереги Жихарки.

А он уже все перепробовал.

Молчит Жихарко, и Никишка примолк.

Эх, Никишка, сосед, дружбан закадычный. Друг от друга никуда не деться, мысли не спрятать. С самого начала их связали — еще до большой войны братья избы ставили, неподалече. Провели обряд на хозяина по всем правилам — раскололи единый камень, закопали глубоко, окропили землю кровью еще живого козла, слова нужные произнесли. И после выросли две избы — два брата, две семьи, два домовых хозяина — Жихарко да Никишка.

Уж сто лет минуло, деревня, почитай, вся сгинула. Семьи разлетелись, дворы пораспродавали. Но их два дома так и стоят, хоть те первые избы по бревнышкам раскатали да новые построили, коттеджи. А все потому, что место правильное, с хозяевами.

Хотя ныне в домах-то пусто да гулко. Насельники Никишки толком не живут — не сработала его приворотная волшба, но наезжают регулярно и порядок поддерживают.

У Жихарки тоже невесело. И он, как хозяин, должен в лепешку разбиться, а насельнику своему болезному помочь.

— Надо не водой рисовать.

Жихарко и это знает. У них на двоих одно знание, при начатии данное. В генетическом коде прошитое, как говорит Никишка. Любит он умничать.

— Это самое верное средство. — Никишка дергает за рукав, настаивает. Смелый.

Прячет глаза Жихарко. Он знает — придется. Потому что прошивка не позволит — здоровье насельников для хозяина важнее всего. Даже друга. Даже его жизни. Тем более, тот сам вызвался.

И оттягивать уже некуда — вот-вот Андрейка преставится.

Чудесное выздоровление приносит облегчение, но не радость. Жихарко знает: парень вырастет гнилой, ленивый, мать станет поколачивать. Но дело сделано — одолень-трава, нарисованная кровью добровольной жертвы, и впрямь чудеса творит.

Ночью Жихарко спускается в погреб соседнего дома. Ловит мыша. Маленького, одни глаза и уши. Сажает за пазуху. Дважды в сутки — перед рассветом и в самый темный ночной час — дважды по семь обходит дом Никишки противосолонь. В этот раз Жихарко не знает, но надеется всеми своими генами, что сработает — вернется душа Никишки. Вернется его друг.

Олегу спихнули заказ, потому что никто из коллег не захотел в такую глушь да по проселочной дороге. А он, едва услышав адрес, встрепенулся от предвкушения — видовые характеристики там шикарны.

Заказчица держалась неприветливо; было ясно, что она собирается продавать наследство. Но Олега это не касалось. Постоянно отрываясь от теодолита, он наслаждался пейзажем, что вдвое замедляло работу. Еще ему хотелось побродить по затейливому рисунку дорожек, хорошо видному на спутниковой карте. Их узор был совершенно не функционален; тропинки явно проложены не для того, чтобы ходить между грядками. И даже не для того, чтобы один за другим открывать укромные уголки сада. Они обещали причудливый танец, ведущий к некой удивительной цели. Но увы. Олег здесь не в гостях.