Анатолий Эльснер - Рыцарь духа

Этот разговор вывел фабриканта из состояния оцепенения и, подозрительно оглядывая стены и потолок, он глухим, волнующимся голосом проговорил:

— Магия, когда так. Колдун ты, что ли?

Леонид нервно вздрогнул и с бледным, точно облитым сиянием лицом, подняв руку кверху, заговорил:

— Вот настала полночь, и в это время Клара иногда является, вся в белом, светясь астральными лучами, как серебром. Чувствую легкое дуновение воздуха и потому знаю, что она здесь… Слышите, она поет? Слушайте!

В этот момент он приобрел какую-то трудно понимаемую власть над присутствующими — настолько, что все стали прислушиваться, уверенные, что кто-то поет: несокрушимая вера Леонида, его вдохновенный вид породили в них иллюзию. Кроме того, то, что произошло вслед за этим, имело и другую причину. В голове Леонида кружились мысли в известном порядке, с яркостью надписей, вспыхивающих в воздухе фосфорическим светом, и это по закону передачи мыслей переносилось от него к другим.

В воздухе дребезжал тихий голосок, поющий знакомые фабриканту слова.

Присутствующие стали изумленными глазами переглядываться, а старый Колодников, как бы желая убедиться, во сне все это происходит или наяву, провел ладонью руки по лбу и глухо проговорил:

— Голова моя не на месте. Странно очень, мне послышался голосок…

— О, Серафим, — воскликнула Анна Богдановна, — и я слышала, Богом клянусь…

Она не успела договорить, как Леонид поднял обе руки кверху как капельмейстер, дирижирующий невидимыми музыкантами, и вдруг все услышали тоненький и тихий голосок, звенящий где-то в пространстве:

Все вздрогнули и переглянулись.

Среди наступившей тишины странно прозвучал голос старика, глухой и дребезжащий:

— Расстроен я, и в этом, полагаю, ключ волшебства. И доктор так сказал бы. Бывает, что видим, чего нет, и слышим, когда все молчит.

Он согнулся, опустил голову и колени его дрожали. «Каяться велит мне покойница, из гроба вставши… — проходило в уме его, — супруга ее убил я. Что ж это, или земля, растреснувшись, стала выбрасывать мертвецов своих?!»

Испытывая один холодный страх, он испуганно из-под нависших бровей посматривал на сына. В это время Зоя, которая успела уже усомниться во всем происшедшем, с насмешливым задором проговорила:

— Решительно не понимаю — стоят все бледные и смотрят испуганно. Уморительные чудаки!

Глафира взглянула на сестру и, почувствовав в себе смелость, сказала:

— Чепуха какая, — вообразить, что поют покойники.

— Конечно, вздор, — тоном полной уверенности сказал Илья Петрович, — впрочем, наш маг умеет это делать, то есть своим безумием зажигать безумие и у других, и неудивительно: сумасшествие — болезнь заразительная. Смотрите, какой он — бледный, с горящими глазами.

В этот момент Леонид, пристально глядя на отца, вдруг воскликнул:

— О-о! Как побледнели вы!

Старик поднял голову с исказившимся от злобы и затаенного страха лицом и грубо ответил:

— И не думай, дурак.

— Дурак и не думает, но я вижу, что в ужасе душа ваша, — проговорил Леонид, продолжая пристально смотреть на отца, и вдруг по лицу его забегали морщинки в нервном и горьком смехе.

— Папаша, не ужасайтесь так. Ровно ничего, что мертвая поет. Ведь жизнь это — тайна, а в том незримом мире, куда мы отправимся с вами, тайнами одеты небеса и тайной сверкает каждая далекая звезда.

Пока говорил он все это, в голове старика проносились всякие предположения о причине слышанного им голоса мертвой, и вдруг, почувствовав прилив радости, он воскликнул:

— Остановись, сын, дай сказать. А что, если ты шарлатан, а? Искусству такому в Париже научиться нетрудно. Признавайся, там под полом кто-нибудь спрятан, а? Ха-ха-ха-ха! По глазам вижу — плут.

Почти уверенный, что тайна мнимого «кудесничества» сына заключается в плутовстве, он почувствовал, что с души его как бы свалилось что-то холодное и тяжелое и, нервно перебегая с места на место, стал постукивать палкой о стены и пол.

— Под полом, что ли? Ну, колдун, признавайся, спрятан там кто-нибудь?

Скрестив руки на груди, Леонид стоял неподвижно, глядя на отца укоризненными, печальными глазами, и вдруг лицо его дрогнуло от нервного смеха и он захохотал. Это был странный смех, звучащий как бы в глубине его существа, и в нем слышалось столько боли и горечи, что все почувствовали, что этот человек — существо, находящееся за пределами их понимания, а фабрикант, внезапно опускаясь в кресло, воскликнул:

— Вот диво-то! Холод охватывает — так смеется.

Сделавшись вдруг серьезным, Леонид подошел к отцу и с ударением в голосе громко проговорил:

— Помните, отец мой: призраки грехов прошедших встают из-под земли.

Старик сидел в своем кресле неподвижно, чувствуя тяжесть во всем теле, точно на него было надето свинцовое одеяние. В это время Анна Богдановна, подойдя к Леониду и беря его за обе руки, ласково оказала:

— Ты впечатлителен чрезмерно, мой милый, сядь и успокойся.

Она заставила его сесть рядом с собой, и оба они начали тихо разговаривать.

— Серафим Модестович!

Колодников обернулся и увидел стоящего за ним Петра Артамоновича.

— Серафим Модестович, — повторил снова управляющий и по губам его промелькнула хитрая улыбка. — Мы с вами два старца ветхих, поговорим да потолкуем и, может статься, что-нибудь поймем.

Оба они уселись и стали тихо беседовать. К удивлению фабриканта, Петр Артамонович стал его уверять в возможности всяких чудесных явлений, что сын его человек, обладающий особыми медиумическими силами и нисколько не шарлатан. Колодников слушал и в лице его отражались удивление и страх.

— Как странно, — говорила в это время Глафира. — Если быть откровенной, то ведь и я слышала какое-то пение.

— Мой ангел, это вздор, — возразил Илья Петрович. — Надо сначала заболеть и потом уже наслаждаться концертом покойницы: иначе ничего не услышишь. Самая благодарная роль в этой жизни: ничего не признавать и во всем полагаться на доводы одного холодного ума.

Он склонился к ней и, сверкая глазами, многозначительно добавил:

— Нельзя не заметить также, что боязнь греха и маленьких преступлений — узда для ничтожных, недалеких людей, но для нас, Глафира, они — широкие ворота в рай жизненных наслаждений.

— Совершенно согласен с вами, — раздался около них голос и, когда они обернулись, то увидели высокого, худого господина с бледным лицом, на котором лежал отпечаток пережитых страстей и пороков, с ярко-голубыми глазами, сверкание которых ясно говорило о его болезненном сластолюбии. Это был старший брат Леонида, Капитон.

— Да, грешки и пороки мои друзья, черт побери, — продолжал он, когда все, чтобы послушать его, собрались в кружок, — без них скучно было бы жить, они собутыльники мои, огненные вакханки, подымающие меня на небо блаженства.