Евгений Башкарев - Взаимосвязи

Ноги окаменели? Нет. Я их просто не чувствовал. Их не было: я стоял на каких-то культях. Низ живота напрягся. В голову пришла новая точка памяти, когда я советовал расслабиться той самой женщине, которая умерла при родах.

Мертвые собаки отпрянули от трубы, словно почувствовали опасность. Сторож опустил руку и повернулся в сторону ресторана. Он долго следил за тем, как стая собак, похожих на парализованные фигуры, стояла вокруг трубы, а потом лениво двинулась в окружную, к другому выходу. Труба выдохнула сероводородом. Голубоватый дым заструился в небо. Ночь проснулась внутри подвала. Крематорий заработал, как десятки лет назад, сжигая недодушенных в газовых камерах, полумертвых солдат. Их стоны и крики, от которых шевелилась земля, наполнили густую тьму. Окровавленная трава впитывала ночную росу.

Ребенок открыл рот, и из него вырвалось нечто маслянистое. Вязкая субстанция, похожая на сырую нефть. Она стекла по гладкой шее, перекинулась на грудь, живот, ноги и толкнулась в мою сторону. Она передвигалась, как змея. Текла, захватывая в свои объятия участки пола. Ее плавные края, как тысячи маленьких ножек тянулись вперед, а хвост стелился ковром. И мне казалось, что этот ковер был намного опаснее, чем все, что я когда-либо видел на этом свете. Жидкость двигалась, огибая неровные участки дороги.

Страх колол все глубже, и я подумал, что больше не выдержу его натиска. Что моя смелость — не что иное, как спрятанная в дырявый карман трусость. Она рвется на свободу, подобно пойманной в лесу ящерице, и заставляет с собой считаться. Внезапно мне захотелось заплакать. Когда жидкость подобралась совсем близко, ноги не выдержали, и я грохнулся на пол. Подвал ухнул и погрузился в молчание. Слабый, едва уловимый звук текущей жидкости был уже рядом. В нос попал едкий запах — она действительно пахла, как нефть. Живая нефть.

Я попытался отползти назад, но пол пропал под руками.

Ребенок следил за мной. Он сидел в клетке, оглядывая меня черными глазами, пока жидкость подбиралась к моим ногам. Я полз от нее в сторону, но усилия были столь малы, что движений не хватало. Я выбился из сил. Сбитое дыхание с хрипом вылетало в темноту. Фонарь выпал из рук и покатился по полу, луч света побежал по стене. Стукнувшись о камень, он застыл недалеко от меня, и в его свете я увидел нечто ужасное — субстанция остановилась. Верхняя часть, подобно морской волне, начала приподниматься, образуя рот, нос и глазницы. Теперь ребенок смотрел на меня вблизи, а я протягивал ему руку.

Правую руку.

— Ты меня никогда не забудешь? — Я услышал ее голос, когда считал, что уже умер.

Она стояла за моей спиной, протягивая браслет. Жидкость двинулась в ее сторону, забралась под длинный фартук, поползла вверх по ноге.

Кровь отхлынула от лица. Я смог подняться, схватить фонарь и побежать со всех ног. Дверь, откуда она пришла, отгораживала печь от обычного подвала. Я ударился о лестницу и сильно расшиб себе нос. Фонарь упал на ступеньки и погас. Я остался без света и побрел на ощупь, слыша, как за спиной раздаются ее крики. Она была подвластна своему ужасу. Была подвластна тому, что оставила здесь война. Ее не спасти. Не увести отсюда, потому что каждый, кто когда-либо спускался в этот подвал, выходил на свет совсем другим человеком.

***

— У него была температура сорок и две, — договорила Аня. — Я вколола ему «блокаду», но ничего не изменилось. Через час, после того, как он мне все рассказал, я зашла в палату и…

Ирина Ивановна нахмурила брови. Теперь в ее голове перемешалось все. Даже самые простые вещи — она забыла имя своего мужа.

— Он светился. Знаете, как светятся больные, получившие большую долю радиации? — Аня вдруг усмехнулась и уставилась в пол. — Он светился и крепко спал. А на теле его появлялись черные точки, как будто кто-то специально нарисовал их фломастером.

В одиннадцатом классе, когда все его одноклассники только думали, куда и на кого пойти учиться, он уже знал, чем заполнить свою жизнь. Понимание пришло в тот день, когда необъятный ствол липы, росшей в его дворе, после сильного урагана упал на соседский дом. Старое здание раскололось точно посередине. Пыль поднялась в небо. И ужасное зрелище подвигло две семьи на трогательный момент.

Никто не погиб, кроме самого дома. Две стены полегли в разные стороны, шиферная крыша уместилась между ними, окна покосились, зазвенели стекла, а на шум тотчас высыпали люди, особенно те, кого это касалось меньше всего. Артем тоже вышел из своего дома, но не на шум. Такие звуки, как скрип и скрежет, его никогда не отвлекали. Он заметил на улице слишком много народа для скучного, ветреного дня и отправился за калитку, посмотреть, что там не так. Он не сразу понял, что липа — пожалуй, самое большое дерево, встретившееся ему за семнадцать лет, — уже не стоит как прежде, и тень от ее листьев больше не закрывает половину двора. Возможно, если бы осеннее солнце вышло из-за облаков, он бы заметил тень, точнее, внезапно исчезнувшую тень, и обернулся. Но Артем не увидел ни того, ни другого, и начал расспрашивать старых бабок, по какому поводу начался их внеочередной сбор. А потом будто сам Господь заставил его оглянуться.

— Ма-терь… — вымолвил он наконец, рассмотрев последствия того, что произошло пару минут назад.

Через несколько лет, когда Артем откроет свою собственную мебельную фабрику, он скажет: «Счастья не было, да несчастье помогло». Упавшая липа изменила всю его жизнь, хотя, как говорила его мать, лучше бы толчком послужило что-нибудь другое. Матери всегда виднее, особенно если нет отца и советовать, в общем-то, некому.

Липу разрубили на десятки крупных колод. Так как в селе по-прежнему были дома, не имеющие газового отопления, и люди собирали дрова везде, где только можно, часть колод удалось продать. Липа оказалась одной из трех сотен деревьев, уложенных ураганом в тот день, и люди не знали, то ли радоваться, что зимой никто не замерзнет, то ли жалеть того, кто остался без дома. Артем жил в хате, где не было ни ванной, ни кухни, ни каких-либо других помещений, предназначенных для нормальной жизни. Зато в их хате была печь, которая отгораживала одну комнату от другой, и был стол, за которым Артем делал уроки…

И однажды стал резать дерево.

Он и сейчас помнил тот момент, когда впервые вырезал из куска дерева человечка. Артем подарил его маме, мама поставила человечка на шкаф, и с тех пор он так и стоял там. Корявый, неотесанный — фигурка, вызывающая смех и сожаление. Артем назвал ее Отрыжкой. После первой Отрыжки появилось немало других «отрыжек»: Артем сохранил несколько гладких веток липы, обтесал их рубанком и делал фигурки людей, животных, героев мультиков и фильмов, книг и песен. Он делал все, на что был способен его мозг. Он сидел дни и ночи, и, пока его сверстники оттягивались на дискотеках, ходили в рестораны, пили виски с колой и курили кальян, Артем работал.