Марк Олейник - Семь рек Рима

— Как ты думаешь, — спросил я у Пат, — не существует ли тайного общества экскурсоводов? Они могли бы приносить жертвы своему богу по имени Гид.

— Ты имеешь в виду, закалывать их зонтиком и зажаривать? Самых упитанных, да? — спросила она серьезно.

— Ну да, — сказал я тоже серьезно, — зажаривать на костре из путеводителей.

— Странно, — отозвалась она, — смотри, там, вроде, устье реки, но воды не видно.

— Ты имеешь в виду русло, — Пат иногда путала слова. — Но ты оговорилась самым прекрасным образом — как раз тут недалеко находится Бокка делла Верита — Уста истины.

— Действительно прекрасно, — она взяла меня за руку. — Как я посмотрю, здесь уста на каждом шагу, — она поцеловала меня в щеку. — А на этом твоем рынке нам дадут поесть? Вроде бы недавно завтракали, а очень хочется есть.

Над входом на рынок была вывеска — ошибиться было невозможно. В не очень большом по размеру, но с высоким потолком помещении стоял шум. Голосили продавцы и покупатели — от последних было не протолкнуться. Мед, сыр, ветчина, овощи. Фрукты, цены на которые всегда меня удивляли что в Италии, что на Лазурном берегу. Цены были большими, как слезы, плакать хотелось, все-таки не Аляска. Я бы развернулся сразу, но Пат уже деловито пробиралась сквозь толпу.

Когда я ее догнал, то она уже стояла перед прилавком, наполненным разной ветчиной и бутербродами-панини. Венчала сооружение успевшая потерять половину запеченная в виде рулета свиная туша — поркетта. Ярко зажаренная свиная шкура пузырилась, и было ясно, что она соленая и хрустящая.

— То что надо, — сказала Пат. — Дайте мне, пожалуйста, — она показала пальцем и получила здоровенный сэндвич из разрезанной напополам свежей булки со щедрой начинкой из поркетты внутри. — Три с половиной евро, — сказала она, — здесь явно на двоих. Хотя, я попробую справиться одна.

Вблизи выхода продавали вино. Белое сухое спуманте стоило три с половиной евро бутылка.

— Как у них тут все справедливо устроено, — мы уселись на скамейку рядом с церковью святой Анастасии, и Пат принялась за еду. Рыжий сеттер, хозяин которого безучастно курил трубку на краю площади, медленно подкрадывался к стае голубей. — Если еда, — сказала она, откусывая большой кусок, — стоит три с половиной евро, не может же вино быть дороже?

Я вытянул пробку.

— Дай мне скорее, — Пат слизнула с губ крошки, — я от жадности чуть не подавилась. — Она протянула сэндвич мне, — твоя очередь. А спуманте — это просто «газированное»?

Поркетта действительно была очень вкусной. Сеттер подкрался почти вплотную, но голуби вспорхнули — надо было начинать все сначала. Я забрал бутылку и сделал несколько глотков холодного шипучего вина, так что оно ударило мне в нос.

— Есть еще фризанте, — поделился я. — Но у спуманте — более высокое давление в бутылке.

— Ясно, — Пат поднялась. — Пойдем купим еще одну. Эту вкусную штуку с высоким давлением. Заодно проведем эксперимент.

Пробившись сквозь шум и толкотню, мы добрались до бочки, на которой были выставлены бутылки.

— Очень вкусно, — обратилась Пат к молодой женщине в зеленой блузке за прилавком — во что она была одета ниже, видно не было. — Мы купим еще спуманте.

Женщина улыбнулась и протянула руку за деньгами.

— Теперь не оглядывайся, — скомандовала Пат. — Делаем три шага и потом… сразу оборачиваемся.

Раз, два, три — готово! Мы обернулись — все было на месте. Отсутствовала только молодая женщина вместе с блузкой.

— Я так и знала, — Пат потянула меня к выходу.

Когда мы оказались на улице, я немного помотал головой, было такое ощущение, что я оглох.

— Это и был твой эксперимент?

— Да, — сказала Пат. — В этом городе исчезают люди. Интересно знать куда.

— А куда? — спросил я глуповато.

— Понятия не имею. Главное — следить за тобой. Ты — моя самая большая ценность.

Мы шли, осенью вокруг еще и не пахло, то есть не пахло как у нас, шли, пока неожиданно не оказались рядом с Устами истины. Я почувствовал, что Пат что-то тревожит.

— Понимаешь, — сказал я. — Все исчезновения совершенно спокойно объясняются самыми материальными причинами. Мы ведь не вертим головой вокруг, чтобы найти этих так называемых исчезнувших. С ними все в порядке, просто они находятся по сравнению с нами под другим углом. Я даже не исключаю, что они сами сейчас за нами подсматривают.

— Хорошо, — согласилась Пат, рассматривая Уста — большой, в рост человека мраморный барельеф на основании из капители античной колонны. Мрамор состарился, и вместе с ним, казалось, состарилось лицо мужчины, теперь старика, с растрепанными волосами и длинной бородой. Вместе глаз у старика были круглые провалы, вместо рта — прямоугольная щель.

— Но если это не так, а мы знаем правду? — серьезно сказал Пат. — Я имею в виду то, что мы догадываемся, куда они пропали, и обманываем себя?

— Это легко проверить, — я рассмеялся. — Зря, что ли, эта штука называется Устами истины. Вот смотри, я уверен, что ничего не знаю про них. Сейчас я засуну руку в рот этому гражданину, ты задашь вопрос, и если я солгу, он откусит мне руку. Только не отказывайся, — Пат развернулась, и я едва удержал ее.

— Глупая затея, — сказала она, но кисть моей правой руки уже была внутри щели.

— Честное слово, — произнес я торжественно, — я не знаю, куда пропали все эти люди. Ни тот, что ехал с нами в автобусе, ни тот, что приставал к тебе на пляже. Ни Адриано, хотя он, скорее всего, дома. А продавщица вина… вероятно… отошла в туалет! Вот видишь, — я вынул руку. — Ничего не произошло. Я только дотронулся до чего-то холодного — вот и все.

Я улыбался, но Пат продолжала хмуриться.

— Ты знаешь, — сказал она. — Но не хочешь себе признаться.

— Это очень сложно, — я обнял ее. — Пойдем лучше еще немного выпьем. Я видел подходящую скамейку.

В этот день мы много ходили, и как ни старались, нам не удалось миновать ни Колизей, ни площадь Навона, ни фонтан Треви. На Кампо-деи-Фиори — еще одном разрекламированном туристическом месте, якобы самом старом римском рынке — мы снова подкрепились вином и добрались до Меркато-делле-Стампе — рынка гравюр. Там мы купили вполне приличную копию известной работы Пиранези и, сев на третий трамвай, вернулись к себе на Эсквилин к Порта-Маджоре.

— Честное слово, — сказала Пат, когда мы вышли на мостовую. — Меняю свои ноги на пару других, помоложе и помускулистей.

— Ну уж нет, — возразил я, — твои ноги нужны прежде всего мне. Зачем мне ноги чужой юной штангистки?

— Плевать, — мы снова прошли под бывшим акведуком и медленно двинулись к дому. — Я хромаю, — с возмущением произнесла Пат, — я устала как лошадь, а тебе жалко ничтожной замены.