Йон Линдквист - Химмельстранд

— Дональд… все в порядке? Как ты себя чувствуешь?

— Со мной все в порядке. Жить-то где-то надо…

Говорит куда спокойней, чем когда вернулся в лагерь, сомнений нет. Может, этот дождь все-таки привел его в чувство?

— И что ты обо все этом думаешь? Что мы можем сделать?

По зеленому полю, чуть впереди, шел Уилл Локхарт, человек из Ларами. Ему, похоже, еще хуже, чем в фильме, когда его протащили через костер и изрезали руку. Дональд тоже его увидел. Глаза его сузились, и он прибавил газ.

— Не стоит его давить, — сказала Майвор на всякий случай. Дональду может взбрести в голову все что угодно. — Никто не знает, чем это кончится.

Дональд пробурчал что-то, но повернул руль и проехал мимо. Майвор оглянулась.

Уилл Локхарт выглядел так, будто уже несколько недель бродил по пустыне в поисках воды, но так и не нашел. Глаза провалились, кожа сморщилась и пожелтела. Похудел настолько, что револьверный пояс вот-вот соскользнет. Вид такой, что цель у него осталась только одна — не опоздать на собственные похороны.

У Майвор навернулись слезы. Ее мечта, герой ее ночных грез, выглядел жалко и непривлекательно.

Что с нами делает это место… и что мы можем с ним сделать?

— Мы осуждены… — сказал Дональд. — Остается только примириться.

— Осуждены? Как это осуждены? С чего бы это вдруг мы осуждены?

— Это, кажется, по твоей части, — криво усмехнулся Дональд. — Грехи и возмездие. Может, ты расскажешь, почему мы здесь оказались? Что там на этот счет в Библии? Валяй рассказывай.

— Дональд… кончай.

— С чего бы это? Мне интересно. Ты же чуть что хватаешься за Библию. Что-то же там должно быть насчет таких историй.

Дональд угадал — Майвор и в самом дел пыталась найти в Писании что-то подобное. Моисей в пустыне, страдания Иова. Геенна огненная. Иоанн Богослов. Аналогий слишком много, и истолковать их невозможно.

Но дело даже не в этом.

— Библия к этому не имеет отношения, — сказала она твердо.

Дональд прыснул.

— Вот как? Не имеет отношения? Мы вляпались черт знает в какое дерьмо, и уж где-где, а тут-то твои сказки наверняка имеют какое-то значение. Дома ты поминаешь Иисуса по любому поводу. Схимичил я маленько со счетами — Иисус. Иисус со счетами не химичил. А здесь, когда и вправду… с тобой со смеху помрешь, Майвор.

— Еще раз. Библия к этому отношения не имеет. Здесь Библия не действует.

Даже если бы она захотела, все равно не смогла бы объяснить Дональду. Ей открылась истина: для этого места нет определения ни на земле, ни на небе — нигде. Здесь не действуют никакие правила и не помогают никакие молитвы.

Это внезапное понимание сначала привело ее в шок, а потом пришло равнодушное спокойствие. Она начала привыкать, и на удивление быстро. Не такая уж большая разница, обратная сторона той же монеты. Она прожила всю жизнь в компании эфирных созданий из Библии, невидимых ангелов, а за ними неусыпно следило недремлющее око Господа.

А полное отсутствие всего этого… что ж, в этом тоже есть своего рода совершенство, так же как полный мрак в каком-то смысле то же самое, что ослепительный свет. Негатив бытия. Понять это почти невозможно, а объяснить еще трудней.

Дональд продолжал свои издевки, но Майвор молчала. Через несколько минут они увидели на горизонте свой кемпер. Дональд хлопнул себя по ляжке.

— Вот так, Майвор! Скоро опять возьмешься за свои булочки.

Но в тоне его не было ни единой ноты дружелюбия.

Один матрас совершенно испорчен. Петер попытался его поднять, и он развалился на куски. Собрал и отнес за вагончик. Второй тоже поврежден, но, если перевернуть, можно спать.

Для меня и для Молли. Когда придет время спать.

Он прервался и посмотрел на Молли. Она забралась на разделочный стол. Сидит и смотрит. Петер вдруг понял, что не в силах размышлять и тем более предвидеть будущее. Только в коротких сегментах:

Переверни матрас. Посмотри с другой стороны.

На этом будущее кончилось. Он сел на матрас.

Для меня и для Молли. Когда придет время поспать.

Даже такая простенькая мысль представляется не по чину фундаментальной и даже дерзкой. Необозримо далекое будущее, когда можно будет лечь в постель и продолжать существовать. Спать. С Молли.

— Молли? Почему на тебя не действует дождь?

Молли провела ладошкой по липу. Розовые полоски все еще видны.

— Почему не действует? Мне было больно.

— Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду.

Молли прикусила нижнюю губу и обвела блуждающим взглядом кемпер. Взгляд ее на секунду задержался на продырявленной крыше. Потом посмотрела на дверь. Петер не мог припомнить случай, когда Молли выглядела настолько растерянной.

— Я не знаю, кто я…

— Что? Ты не знаешь, где ты или кто ты?

— Я не знаю, кто я…

— Ты разве забыла? Ты — бурдюк крови под видом девочки.

Молли покачала головой.

— А может быть, и нет. Не знаю… я, наверное, ошиблась.

— Не понимаю.

Наступила долгая пауза. Петер ждал. Он просто не знал, что спрашивать.

— Нет… я что-то другое. Я еще совсем маленькой была… Я как эти… как Белые.

— Какие Белые?

— Те, что здесь были. Я их и в туннеле видела. И стала как они.

— Молли… я не понимаю, о чем ты. Я никаких Белых тут не видел. И какой еще туннель?

Впервые за все время Молли посмотрела ему в глаза, и он поразился: взгляд ее был полон совершенно недетской печали.

— Я знаю, что ты видишь, — сказала она. — А ты не знаешь, что вижу я.

Она отвела взгляд. Молли посмотрела на открытую дверь и мотнула головой.

— Мама теперь такая, как они.

По кишкам пополз слизистый, отвратительный страх. Петер вовсе не был уверен, что хочет продолжать этот разговор. Но преодолел себя, погладил живот, точно стараясь успокоить и умилостивить ужас, показать, что ничего такого — обычная кишечная колика.

— Как кто? Какие они?

— Те, которые едят таких, как я. Я не знала, что они существуют. Это очень страшно.

Петер встал, не отпуская руку от живота. В кишках все бурлило, точно какой-то рассерженный зверек старался выбраться наружу. Он подошел к Молли.

— Девочка моя любимая… — Он погладил ее по ножке. Молли скривила губы в усмешке, точно он сказал какую-то глупость или неудачно пошутил. — Я и в самом деле не понимаю, о чем ты… Как ты сказала? «Я знаю, что ты видишь». Что ты имела в виду?

Петер посмотрел на ее головку — когда-то он ее гладил и чувствовал под пальцами родничок, лоскут прочной кожи, прикрывающий мозг, — мозг, ставший для него неразрешимой и страшной загадкой. Его было охватило чувство отцовской нежности, но Молли посмотрела на него внимательно, и его начала бить дрожь.

Зверек в животе выпустил когти и начал рвать кишки. Лицо Молли внезапно изменилось. За ним и сквозь него начало проступать другое лицо, как при двойной экспозиции. Лицо его отца. Ее ярко-синие глаза смотрели на него ласково и невинно, но за ними пряталась другая пара глаз, карих, почти черных, сощуренных в припадке бешенства. Молли открыла свой ротик, который в то же время был ртом его отца, и раздельно произнесла: