Елена Арсеньева - Ведьмин коготь [litres]

Надя, конечно, не знала, что плачу я о себе: она принялась уговаривать меня успокоиться, ругала себя, что так меня расстроила, и кончилось тем, что это мне пришлось ее утешать.

– Конечно, праведный старец тебе поможет! – твердила я, сама не зная, ей или себе.

После того как Надя открыла мне свою тайну, мы с ней стали еще ближе. И когда мы останавливались на ночлег, она ложилась рядом с моей постелью, а то и в ту же постель, если не было в избе места. И я, лежа без сна (а спала я, мучимая тяжелыми мыслями, очень плохо!), часто видела Надины открытые и устремленные в темноту глаза, слышала ее с трудом сдерживаемые всхлипывания.

Иногда, не в силах сдержать рыданий, она вставала и выходила из избы. И так мы сделались с ней близки, что иногда неким духовным зрением я следовала за ней, видела, как она плачет, съежившись на ступеньках крылечка, или стоит у ворот, глядя в сторону Сарова с тревожной, мучительной надеждой, или бесцельно бродит по двору, а то и до деревенской околицы доходит, ломая руки в отчаянии, а потом, смыв у кадки с водой следы слез с лица, возвращается в избу и ложится рядом со мной, которая притворялась спящей, чтобы не тревожить подругу.

Честно признаюсь: не завидовала я Надиной свадьбе, но этим ночным ее блужданиям завидовала отчаянно, завидовала тому, что у нее есть возможность двигаться, ходить, умываться из кадки… Может быть, потому я могла следовать за ней мысленно, видеть все ее ночные передвижения, чувствовать то, что в это время чувствовала она, плакать ее слезами и преисполняться ее надеждой так же пылко, как своей.

Мы, впрочем, приближались к Сарову. Оставалось верст десять до него, когда матушка моя вдруг занемогла. Она измучилась волнением за меня, измучилась тяготами пути и слегла в жару. О том, чтобы остаться в гостеприимной деревушке Слободской, где мы ночевали, она и думать не хотела: желала во что бы то ни стало продолжать путь, – но мы с отцом очень за нее беспокоились и не решались двигаться дальше, пока ее состояние не улучшилось, однако на поправку она никак не шла, вдобавок стала то и дело задыхаться. Решили дать ей хорошенько отдохнуть и остановились на ночлег еще в светлое время. Отец мой, который вел дневник нашего путешествия, потому что интересовался свычаями и обычаями населения губернии, завел какой-то разговор с хозяином избы, и я мельком услышала странные слова – Сырьжакенже. Так называлась соседняя деревушка, в которой жила мордва.

Отец удивился: он слышал, что мордва проживает где-то южнее, возле Болдина, где были имения великого нашего поэта Пушкина и где исстари находились места обитания мордовских племен, но хозяин возразил: мол, и здесь, неподалеку от Саровской пустыни и Дивеева, не более чем в версте от Слободской, селилась издавна мордва, однако теперь названия их становищ изменились, да и сама мордва растворилась среди русских, вот только Сырьжакенже осталась, хотя и там население смешанное, оттого при рождении и дают детям два имени: одно из святцев взято при церковном крещении, а другое мордовское, древнее, из былых, давних времен. Более того! В этой деревне Сырьжакенже живет знахарь по прозвищу Верьгиз, что на местном мордовском наречии означает «волк», а именем Абрамец, и он славен своими лекарскими умениями, как никто другой в округе. Ну вот разве что Саровский праведник его превосходил в былые времена. Мордва, хоть и крещенные в православие, а все же язычники в душах своих, поэтому и предпочитают лекарство своих знахарей, а не помощь русских чудотворцев. Впрочем, ведь и в русских деревнях язычество живет рядом с христианской верой. Это всем известно!

Отец немедленно блеснул образованностью, сообщив, что некоторые историки считают, будто слово «мордва» происходит из древнеиранского «мардхвар», что означает «людоед», и немедленно отождествил эту этническую группу с антропофагами из «Истории» Геродота.

Хозяин перекрестился:

– Ой, барин, остерегитесь! Верьгиза даже за глаза никто не помянет недобрым словом – в тебя же ударит!

– Да я же вообще, – миролюбиво улыбнулся отец. – Вообще, понимаете?

Хозяин снова перекрестился.

Матушке между тем становилось хуже и хуже. Посовещались мы с отцом и порешили послать за этим Абрамцом – называть его страшным мордовским прозвищем язык не поворачивался, хотя и это имя казалось странным. Ну был бы Абрам, а то Абрамец! Впрочем, что нам с его имени? Главное, чтобы помог матушке! Мы отправили хозяйского мальчишку, но только он за ворота выехал, как тут же и воротился, ведя за собой высокого человека облика совершенно дикарского! Был на нем серый балахон; нечесаные длинные черные волосы скрывали лицо, и весь он был, будто вздорная дамочка – драгоценностями увешан, какими-то веревочными браслетиками, ожерельями да амулетами.

От такой диковинной фигуры можно было ожидать каких-то нечленораздельных словес, однако говорил он по-русски вполне чисто и отнюдь не косноязычно. Сказал, что еще вчера узнал о болезни моей матери и о том, что мы думаем позвать его на помощь, вот и решил времени не терять.

Мы с отцом переглянулись, не понимая, каким образом этот человек узнал еще вчера о болезни матушки, хотя мы были далеко от Слободской, а тем паче – от Сырьжакенже, как вообще проведал о нашем намерении, когда мы только нынче его преисполнились! Однако спорить не стали – оставалось только порадоваться этой догадливости, ибо помощь его была нам очень нужна.

Абрамец держался как заправский доктор. Подошел к матушке, положил руки на ее лоб. Она открыла глаза, сначала взглянула с ужасом на его экзотическую физиономию, потом улыбнулась, зевнула и снова закрыла глаза, дыша ровно, без ужасных спазмов, как уже сколько дней не дышала, и мы с отцом смотрели на Абрамца благодарно, чуть ли не со слезами. Отец дал ему сколько-то денег, довольно много, как мне показалось, но он принял эту сумму с таким выражением, словно не вполне понимал, что ему дали. Возможно, тут у них платили за его лекарство продуктом каким-нибудь? В самом деле, зачем в таком диком краю деньги?

– Послушай, добрый человек, – сказал мой отец, – если ты такой чудодей, не можешь ли ты моей дочери помочь?

Абрамец бросил на меня только один взгляд, как мне показалось, опасливый, и покачал головой:

– Ей помогут там, куда путь держите. Тот, – произнес он со значением, – сильнее меня будет.

Он пошел к выходу, но на мгновение задержался около Нади, посмотрел ей в глаза и что-то пробормотал, коснувшись ее руки, а потом стремительно вышел из избы.

Надя стояла бледная, еле на ногах держалась.

– Что он сказал? – испуганно спросила я.

– Надюша, сядь, ты сейчас упадешь! – подхватил ее отец под руку и подвел к лавке. – Чем тебя так напугал этот лекарь?