Елена Арсеньева - Ведьмин коготь [litres]

Женя резко вскрикнула и открыла глаза. Сначала взор ее был мутен, лицо растерянно, однако вот она осмотрелась осмысленно, шарахнулась от Раисы, потом увидела Трапезникова, торопливо прикрылась руками, встала вполоборота, испуганно косясь на него.

Сквозь пальцы сквозила ее грудь, нервно вздымался живот под локтем…

Какой это там импотент говорил про неуместность эротических фантазий?! Сейчас Трапезников с небывалой охотой воплотил бы их в жизнь, несмотря на обстановку, крайне к тому не располагающую!

Похоже, и объект его фантазий не оказал бы сопротивления… Во всяком случае, Женя вдруг ахнула, всплеснула руками, забыв об осторожности, повернулась к нему и воскликнула:

– Боже мой! Я вас знаю! Я вас видела, видела… Вы…

– Александр Николаевич… – начал он рекомендоваться издалека – наверное, от удивления, но Женя перебила:

– Александр Николаевич?! Да ведь вы Трапезников! Вы Трапезников?!

– Он самый, – изумленно кивнул тот. – А вы меня откуда знаете-то?

– Я вас видела… – снова сказала она, но запнулась, и у Трапезникова возникло необычайно четкое ощущение, что Женя хотела сказать: «Во сне».

Но это уж ты хватил, брат! Ведь не в любовном романе дело происходит!

– Впрочем, это неважно, – отмахнулась Женя и брезгливо указала подбородком на Верьгиза: – Он жив?

– Пока, – сообщил Трапезников. – Вы против?

Женя на миг отвела глаза:

– Я его боюсь и ненавижу, но не желаю ему смерти. Послушайте, мы должны как можно скорее уходить отсюда. Бежать! Но мне надо одеться. Где мои вещи? – повернулась она к Раисе. – Где мой крестик и образок? Где мой жакет, в его кармане был дневник!

– Пойди в дом да поищи, – посоветовала Раиса с глумливым выражением.

– Да, вы явно поторопились проявить милосердие к этой публике, Женя! – бросил Трапезников сердито. – А вот я его не собираюсь проявлять!

Он выразительно покачал колом напротив сердца Верьгиза и скомандовал, глядя на Раису:

– Снимай свой балахон! Живо! А вы заберите у нее одежду!

Последняя фраза адресовалась Жене, и Трапезников мельком изумился, что к ней он обращается на «вы», а Раисе почему-то бесцеремонно тыкает. Но ситуация, в которой он находился, не имела отношения не только к любовному роману, но и к учебнику хороших манер, поэтому Трапезников не стал зацикливаться на нюансах.

Раиса послушалась. Трапезников вздохнул не без облегчения, когда оказалось, что на ней под балахоном надета легкая белая сорочка. Он не намеревался грабить Раису до нитки!

– Одевайтесь! – скомандовал Трапезников, но Женя оказалась сообразительной: она уже напялила на себя балахон Раисы – с выражением враз брезгливым и довольным, которое насмешило и в то же время умилило Трапезникова.

«Угомонись, идиот!» – приказал себе.

– А теперь делаем вот что, – обернулся к Раисе, которая стояла сжавшись, красная от стыда. Понятно, что в сорочке выше колен, открывавшей некрасивые, худые, кривые ноги и прочие недостатки ее телосложения, она чувствовала себя ужасно. Моральный дух врага был подавлен, и Трапезникову не стоило труда заставить ее подчиниться следующей команде: снять балахон с Верьгиза, разорвать на полосы и связать знахаря по рукам и ногам, оставив рукава и пару полос про запас.

– И не жульничайте! – прикрикнул он, когда Раиса взялась за дело. – Проверю, так что вяжите крепче!

И тут же язык самым натуральным образом присох к его гортани, когда он увидел раздетого Верьгиза…

Из дневника Евгении Всеславской, 1875 год

Надя лежала тихо, но я чувствовала, что она не спит. Я тоже долго уснуть не могла, а потом все же забылась, но вдруг проснулась оттого, что услышала далекие тяжелые удары. Похоже было, будто бьет где-то церковный колокол. Но бить в Слободской он никак не мог, потому что это деревня, а не село – значит, церкви в ней не имелось. Да и поблизости от самого Арзамаса и до Дивеева и Сарова церквей не было, оттуда же биение колокола никак не могло донестись. Сама не зная почему, я поняла, что отбивает этот колокол полночь.

«Пелеве», – вспыхнуло в моей памяти слово, которое знахарь сказал Наде, и я вдруг ощутила, что ее нет рядом…

То, что происходило потом, я не могу отнести к области бывшего в действительности – просто потому, что в действительности владеть ни ногами, ни руками, ни своим телом я не могла. Это был то ли сон, то ли видение…

Ну, расскажу все так, как мне чудилось, виделось и ощущалось той удивительной, той страшной, той незабываемой ночью.

Отчего-то Надино отсутствие меня очень встревожило, даже напугало – до того напугало, что я и сама встала и пошла посмотреть, где она и что с ней. Помню, меня тогда совершенно не удивило, что я могу самостоятельно встать, могу идти куда хочу, но ведь это происходило во сне…

Также не удивляло меня и то, что я вроде бы иду, однако босые ноги мои не чувствуют дощатого струганого пола, не чувствуют сырых ступенек крылечка, не чувствуют земли…

Словом, не найдя в горнице и в сенях Надю, выбежала я из избы – и тут увидела, наконец, вдали мою подругу, которая шла очень быстро и уже приближалась к околице. Я хотела было Надю окликнуть, однако в эту минуту из рощи, подступившей к деревне, появилась какая-то фигура. Она двигалась к нам, и, когда вокруг были деревья, была вровень с ними вышиной, а среди низких деревьев казалась низкой. А надо сказать, что той ночью, наяву или во сне, светила столь полная луна, что все отчетливо виднелось чуть ли не на полверсты окрест!

Впрочем, этот лунный свет меня немного успокоил. Известное дело – от лунного света человек заходится! Сейчас морок исчезнет, Надя и я окажемся спящими в избе…

Но морок не исчез, более того – я видела окружающее все отчетливей и уже могла разобрать, что фигура эта принадлежала высокому широкоплечему мужчине, одетому в какой-то серый балахон. Длинные черные волосы были небрежно раскиданы по плечам и прикрывали лицо, и я с изумлением узнала того самого знахаря по имени Абрамец и по прозвищу Верьгиз – волк, который навещал нас недавно.

Я помнила, с каким страхом смотрела на него Надя, когда он уходил, но сейчас она глядела на него как зачарованная, доверчиво вложила в его протянутую руку свою и покорно пошла за ним.

Хотя нет, пошла – это не то слово! Она повлеклась за ним, не передвигая ногами, потому что они оба как бы полетели невысоко над землей и над травой с невероятной быстротой, огибая деревья или даже просачиваясь между кустами так, как будто оба бесплотны.

Наверное, мне следовало вернуться, потому что я была сильно напугана той сверхъестественной картиной, но я не вернулась, а повлеклась за ними… опять не могу подобрать иного глагола для описания моего движения! Я смотрела на Надю и этого незнакомца – и мой взгляд словно бы привязывал меня к ним, помогая и лететь с той же стремительностью, и точно так же легко врезаться в самую чащу, не чувствуя при этом ни хлестанья ветвей, ни хватки цепкого бурелома. Дым вот так же просачивается через все преграды, которые встречаются на его пути, как просачиваемся мы через лес!