Питер Джеймс - Призраки прошлого

Четыре минуты. После того как умрет беременная женщина, у вас есть только четыре минуты, чтобы извлечь из нее младенца живым, а потом уже будет поздно. Именно об этом и думал сидевший рядом фельдшер. Она понимала, что читает его мысли, и могла прочитать мысли всех, пока парила наверху, рядом с крышей кареты «скорой помощи», поглядывая вниз, на свое тело, ну в точности как если бы наблюдала какую-нибудь пьеску с театрального балкона. Все, казалось, происходило где-то далеко-далеко внизу, и тем не менее ей слышно было каждое слово, она считывала каждую мысль. Чувствовала все, кроме собственной боли. Здесь, наверху, никакой боли не было, и это было хорошо.

«Не возвращайте меня обратно, — подумала она. — Пожалуйста, я не хочу возвращаться обратно, в это вот тело. Спасите ребенка, но дайте уйти мне. Хватит уже с меня боли и страданий».

С шеи фельдшера, нащупывающего ее пульс, свешивался стетоскоп. Полицейский одной рукой удерживал на ее лице кислородную маску, а другой прижимал толстый кусок бинта к ее паху. Поперек ее груди, вздувавшегося живота и бедра правой ноги, на котором краснело пятно, лежали полоски марли. Из раны в боку сбегали вниз, на подстилку, ручейки алой крови.

— Пульс становится слабее, — спокойно констатировал фельдшер. — Мы ее теряем.

«И больше уже никакой боли, — подумала она. — Это было бы лучше всего».

Полицейский ослабил давление, теплая красная струйка брызнула на его рукав. В испуге он снова прижал руку.

Фельдшер прислушался к биению ее сердца и положил на рану еще один кусочек марли.

— Как случилось, что она так долго оставалась в доме? — поинтересовался он. — Ведь два часа назад мы приезжали сюда же за обгоревшей женщиной.

— Да, но при этом не сообразили, что кто-то еще мог быть в доме, пока я не обшарил его, — отозвался полицейский. — Та пострадавшая находилась в слишком тяжелом состоянии, чтобы говорить… она молча лежала у основания лестницы.

Ее глаза на мгновение открылись, уставившись на полицейского бессмысленно и невидяще, словно глаза рыбы, которую положили на сковородку.

Полицейский слабо улыбнулся:

— Все хорошо, дорогая, с вами непременно все будет хорошо.

— Да, она пока борется.

Ребенок внутри дернулся, потом еще, гораздо сильнее, и внезапно между ее ногами полилась вода. Автомобиль накренился.

— Ведро. Подставьте под нее ведро, — велел фельдшер, не отрывая глаз от наручных часов. Он наклонился вперед и просунул голову через переборку, отделявшую от них водителя. — Быстрее, схватки повторяются каждые три минуты, воды уже отходят.

— Я и так делаю все, что могу.

Фельдшер снова пощупал пульс, который стал совсем слабеньким. Ее глаза были закрыты, а лицо стало бледным как мел. «Плохо дело, — подумал он. — Совсем скверно».

«Скорая помощь» замедлила ход и остановилась. Сквозь раскрывшиеся задние двери показалась уже дожидавшаяся их каталка.

Она внимательно наблюдала, как ее тело перекладывают на эту каталку, а сама по-прежнему парила наверху, в воздухе, словно бы плавая в теплом пруду. Тем временем они катили ее тело через двери в приемный покой больницы.

— Множественные раны от ударов холодным оружием, — объявил главный врач. — Некоторые глубокие, вызвавшие сильное внутреннее кровотечение. Ей необходимо перелить кровь, как минимум три с половиной литра.

— У нее первая группа, резус отрицательный, — сказала медсестра. — У нас есть только литр такой крови.

— И все? — Врач отошел от каталки, медсестра следовала за ним. — Этого мало. Свяжитесь с Лондоном и срочно раздобудьте еще крови. Попросите полицейских помочь с доставкой. А пока что немедленно введите больной этот литр и поставьте ей капельницу с пятипроцентным раствором декстрозы. Я уже вызвал акушера.

В открывшуюся дверь вбежал мужчина, на ходу надевая белый халат. Он осмотрел ее бледное холодное тело широко открытыми глазами, пытаясь постичь, насколько все плохо. А затем осторожно приподнял окровавленный бинт, лежавший на ее паху, и кровь снова забила оттуда струей. Он кивнул медсестре, чтобы та подержала бинт, пока он осматривал роженицу.

— Беременность, срок приблизительно тридцать пять недель, — произнес он спокойно, словно читая запись из блокнота. — Ребенок недоношенный, роды преждевременные. Ягодичное предлежание плода, то есть ребенок лежит вперед не головой, а ногами, плотно сжатый тазом матери. Шейка матки раскрыта на четыре пальца. — Он приставил стетоскоп и прислушался. — Ребенок жив. Мы не можем рисковать, надо немедленно делать кесарево сечение. Но мать потеряла очень много крови… ей необходимо срочное переливание, по меньшей мере три с половиной литра, прежде чем будем делать анестезию.

— Нет у нас столько крови, — вздохнул главный врач. — Всего один литр. Пытаемся раздобыть еще немного.

— Но тогда анестезия убьет ее.

— И как же быть?

— Мы можем поговорить наедине?

Она внимательно наблюдала сверху, как акушер и главный врач вышли в коридор и закрыли за собой дверь.

— Я не думаю, что можно спасти их обоих, — сказал акушер.

— Что это означает?

— Мы должны принять решение. Сделать выбор.

— Либо мать, либо ребенок?

— Да.

Главный врач покачал головой:

— А сколько у нас времени на раздумья?

— Нисколько. Если вы хотите, чтобы эта женщина осталась жива, нам придется пожертвовать ребенком.

— Мы не можем этого сделать!

— Тогда у матери приблизительно восемь шансов из десяти умереть.

— Давайте рискнем?

Их глаза встретились, и каждый понимал, о чем думает другой. Женщина все равно вряд ли выкарабкается. Ну так и дадим ей уйти, зато спасем ребенка. Но оба знали, что у них нет полномочий принимать такое решение.

— Вызовите дежурного анестезиолога, — сказал акушер.

— Девочка! — Врач перерезал пуповину, а акушерка отсосала у младенца изо рта слизь.

— Выглядит здоровой и нормальной, — сказал акушер. — Кажется, потеря матерью крови на младенца не повлияла. Два поверхностных пореза от ударов холодным оружием надо будет зашить. — Он показал на глубокие порезы: слева на животике и на правом бедре новорожденной, а потом переключил свое внимание на мать. — Еще зажимы. И тампон.

Она стала понимать, что все наконец-то закончилось, кровотечение прекратилось, и ее внутренности стали темно-синими. Ее тело затрепетало, а лицо меняло цвет, превращаясь из красновато-коричневого в густо-багровое. Акушер вопросительно посмотрел на анестезиолога, и тот пожал плечами. Багрянец стал блекнуть, лицо окрасилось синевато-серым, а зрачки сильно расширились.

— Необходимо переливание крови. Нужен еще литр.

Но было уже поздно.

Стоявшие над ней люди в зеленых халатах и масках смотрели на уровень жидкости в стеклянной бутылочке, наблюдая, как жидкость эта опускается в красные резиновые трубочки, ведущие к венам роженицы. Стрелка, обозначавшая кровяное давление, упала до мертвой точки и дважды колыхнулась. Казалось, что медики, присутствовавшие в операционной, имели возможность наблюдать, как из нее ускользает жизнь.