Елена Блонди - В метро [СИ]

— Давай, давай выйдем здесь! — она за локоть тянула к двери, а вагон качался и лязгал, потому он почти не слышал слов, но смотрел, как складываются губы, то округляясь на ребяческом «нууу», то растягиваясь в маленькую улыбку. Смотрел недолго, потому что двери раскрылись и она пошла, наступая на ботинки и выталкивая его в огромный зал.

— Я тебя прошу-прошу, а ты все потом-потом, ну, выходи, уже вышли, ой, меня прищемит! Прижалась, наваливаясь, и поезд, хлопнув дверями, как железный дровосек ладошами, завыл. Лязгая, утащил сам себя в черный туннель, подбирая вагоны шлейфом.

— Мелкая, я на работу опоздаю!

— А ты обещал! — она уже отцепилась от его руки, и он шел за джинсовой спиной, глядя, как прыгают по плечам светлые завитушки. И рука нащупывает фотоаппарат на боку в маленькой сумке. Он закатил глаза:

— Вот набегут менты… Приехал поезд с другой стороны и окончания угрозы Мелкая не расслышала. Некогда ей. Уже губу закусила, прижала к груди подбородок, отчего стала некрасивей и старше, и целит объективом на плоскости стен и грани колонн. Щелкнет, посмотрит и бежит дальше, огибая встречных, чуть придерживая рукой тех, кого обгоняет, чтоб они внезапным движением камеру не сшибли. Улыбается не ему. Но зато, как только он в спину посмотрит, сразу цок-цок низкие каблуки замшевых сапожек четче ставит и бедро в изгиб сильнее, сильнее… Плечики прямые, поводит ими при ходьбе так, что кудряшки прыгают, как живые. Он еле поспевал за ней, мелькая обрывками мыслей из их игр — «ах, курвочка, знааешь, чем меня держать! Ну-ка! Еще давай!». И натыкался внезапно, когда она, уже выбросив из головы его взгляд, замирала, увидев блик света на колонне, геометрию плоскостей и изломов. Потом бежала дальше. Он посмотрел на часы. Догнал и шлепнул по круглой попе:

— Эй!

— Эй-эй, — отозвалась. Не глядя, не слушая.

— Если тебе так сильно нравится эта модерновая похабень…

— Фу! Да посмотри же, безглазый! — она приподнялась на носках сапожек и за шею потянула его голову, поворачивая больно, как парикмахерша в детстве.

— Да иди ты! Волосы защемила! Он вырвался и потирая шею, отошел. Стал смотреть, как поезд вываливается из туннеля.

— Ты что, обиделся? Ну прости… Люб мой, Лёва мой, нууу… Прижимается, ластится щенком. Лёва поборол искушение отступить на шаг резко, чтоб пошатнулась, падая. Он ее конечно подхватит, и поцелует в макушку, но вот пусть она растеряет свою самоуверенность. Поднял руку, положил на светлую макушку. Нет самоуверенности, знает, — скорость такая у нее, будто поезд, что из туннеля в туннель, неумолимо. А он вечно попадает Мелкой то под руку, то ботинком под крепкую подошву. И она извиняется. Виляет собачьими глазами за его взглядом. Боится. Любит.

— Пустое, — сказал. И снова показал на часы, — если тебе тут понравилось, оставайся. Поснимай тихонько, без вспышки. А через полчаса езжай сама домой, мне все одно на работу.

— Ага, — Мелкая обрадовалась, включила улыбку. Но глаза смотрят в него, еще боятся. И тогда Лёва убрал с лица ледок, улыбнулся в ответ, как надо. И шагнул в двери, которые поезд подвез к самым ногам. Мелкая увидела — нет льда; засмеялась, затанцевала, переступая черной замшей, замахала рукой в стекло. Увидела, что рядом с ним смуглый парень смотрит на нее, рот раскрыв, и подскочив, уже на ходу поезда, шлепнула рукой по стеклу, сложила губы поцелуем.

Скокетничала… Перекрывая голос диктора, поезд взревел и ускорился к темному зеву тоннеля.

И на самом краю, когда мелькнуло в последние секунды ее лицо и облако светлых волос, Лёва, все еще с улыбкой, увидел, как взорвалась кудрявая голова и потекло вниз, осело небольшое девчачье тело. Еще недавно — фигурка. Темнота захлопнула картинку, понеслась за стеклом. Лёва смотрел на отражение своей застывшей улыбки, скучное лицо парня, на покачивающую вязаной шапкой тетку, прикрытую плечами стоящих. Перевел взгляд с отражения на стекло. По гладкой поверхности стекало вниз розовое пятно и какие-то крошки на нем. Поезд качнуло, кто-то охнув, навалился на спину, и Лева уперся потной ладонью с другой стороны пятна. В голове тоже все черным сквозняком. Убрал ладонь. Смотрел на розовые кусочки, налипшие снаружи. Один покрупнее, поблескивает. Влажный. Он медленно отвернулся и глянул искоса на рядом стоящих. С ними — ничего. Нет расширенных глаз, ужаса, изумления. Просто едут. Звук поменялся, затихая, стекло осветилось и заблестел сильнее прилипший влажный кусок. Непонятно чего. Дверь поползла в стороны, размазывая кровянистую жижу. Вталкивались внутрь озабоченные люди. Лёва стоял посредине, отпихивая входящих. Не знал, что делать.

Качался быстро, в такт быстрым решениям в голове. И, когда двери уже закрывались, прорвался через вошедших, цепляясь сумкой за чужие локти, выскочил на мрамор. Наступая на ноги, пробежал к другой платформе и вскочил во встречный поезд. Тот хлопнул в железные ладоши и завыл, закатываясь в темный туннель. Лева стоял, так же глядя на стекло и переводил дыхание. Чистое стекло. Ну, не слишком чистое и жвачку вон кто-то в уголок прилепил, но никаких потеков, да и откуда им здесь. Он выскочил, когда двери еще только открывались. И под вой уходящего поезда перебежал к тому месту, откуда уезжал три минуты назад. Заоглядывался. Пусто. Чистый пол в прожилках серого мрамора. Белые строгие колонны, светлый потолок шатром, по которому равномерно налеплены матовые плафоны. И выходы-арочки в центральную часть зала. Во рту пересохло, он заметался по краю платформы, высматривая следы на полу. Потом остановился и снова огляделся. Зал был огромен, геометричен и пуст. Ни одного человека. Он поднял свою, но как бы чужую руку и посмотрел на часы. Давно начался час пик, когда метро принимает в себя не отдельных людей, а уже с поверхности их — спресованных в плотную терпеливую массу, заученно шаркающую, автоматически знающую, какой стороны придерживаться и как правильнее ступить на эскалатор, чтоб не мешать бегущим. Лева прислушался. Тишина зала не содержала в себе даже дальних звуков. Ни поездов, ни объявлений, ни стука инструментов на полуразобранном крайнем эскалаторе. Он медленно вышел в центр зала. Остановился — один. Сказал шепотом:

— Эй… И вздрогнул, различив тихое шуршание. Водил глазами, чтоб понять, откуда звук. Понял — эскалатор. Вот так он шуршит, оказывается, когда не глушит его шум людской и железный. Шуршание сцепленной бесконечности. Лева шагнул к эскалатору, но вспомнив, как уехал от него поезд, с дверями измазанными страшным, остановился. Где-то тут Мелкая. Он пошел к платформе, неуверенно поводя перед собой руками, как будто глаза завязаны, и только наощупь и можно ухватить тех, кто на цыпочках проскакивает мимо, зажимая рот ладонью, чтоб не прыснуть смехом, выдавая себя. Очень боялся, вдруг под руку попадет невидимое. И еще больше боялся, что оно, как те куски на стекле. Или — споткнется и упадет. На нее, сверху. И снова руками почувствует продолжение того, что увидел в последнюю перед темнотой секунду. «Дурак, идиот, скотина безмозглая!», — обругал сам себя, подумав, что в вагоне стоял рядом со стоп-краном и можно было сразу, когда она там падала. Уже без головы. Это еще считается — она? И что это вообще такое? Здесь?