Елена Блонди - Легенды света и темноты [СИ]

Не спали они. Словно змеи сплетались тела, проминался под ними лесной мох, колыхались гибкие ветви. А после заснул Еэнн, закрыв темные глаза. А красавица Айна села рядом, убирая в косу огненные волосы, и смотрела, как светится во сне его лицо. Пела песню любви, непрошеной и грустной.

На звук этой песни, тихо ступая, шли через лес мужчины и были их лица сердиты и мрачны, а в руках сжимали они толстые палки. Нашли старое дерево, укрывшее Еэнна и Айну, окружили и кинулись на гостя. Вскрикнула Айна, простерла руки над спящим, не давая дотянуться. Но уже проснулся Еэнн. Выдернул из своей сумки тонкую ветку, острую, как жало, вскочил и воткнул ее в грудь первому, кто подбежал. Зашатался мужчина, схватился за грудь. А оттуда закапала на мох, на листья кустарника красная кровь. И все расступились. Только вскрик Айны и хрип раненого, что умирал на листьях.

И умер первый из неумиравших до того времени. Стояли люди, глядя и удивляясь. Стоял Еэнн, держа в руке еще одну ветку-жало. Наклонилась над умершим Айна, омыла его лицо синими слезами небесных глаз. И тоже встала.

— Ты, Еэнн, принес нам смерть. И любовь. Ничто не будет, как раньше. Видно, пришли новые времена, но как грустно жить до времени и через время, провожая старое и зная, что он ушло, как утекает вода из реки в море. Я ухожу, мне здесь не место теперь. И ты уйдешь, потому что и ты полюбил.

Вышла она из-под полога листьев, подняла лицо к светлому небу, и поднялась в него. Только волосы вспыхнули красным огнем. Закричал тогда Еэнн от боли в раненом сердце, — вроде, и не ударил его никто, а рвется грудь на куски. Поднял руки к небу, где в синеве засияло лицо красавицы Айны, обжигая глаза до слез.

— Возьми меня! — закричал.

— Иди, — ответила Айна, — но мы не встретимся больше. Я буду днем, ты — ночью. Когда я в небе, ты будешь спать. Когда ты выйдешь на небо, я уйду. Слишком много несчастий, когда мы с тобой вместе.

— Все равно! — крикнул Еэнн. Поднял руки и растворился в синеве дня.

Люди ушли в деревню. Но Айна правду сказала в своем плаче. Смерть отворила ворота для ночи. И мужчины и женщины не забыли Еэнна. Стали учиться ходить на охоту, стали спорить и ссориться. Смотрел на них сверху Еэнн, ухмыляясь бледным ликом. А потом выходила в небо светлая Айна, но и тогда людям не становилось легче. Терпела Айна, прятала свои слезы и потому взгляд ее обжигал огнем. Высыхали колодцы, и река позабыла, где ее берега, став ниткой среди камней. Ссорились люди из-за воды и еды. Звери, боясь, ушли в чащу, птицы, боясь, стали вить гнезда на верхушках деревьев. И только заяц, спасенный Айной, бегал поблизости, сторожил длинные уши, слушая и думая. Косил испуганными глазами.

И однажды, никому не сказав, побежал далеко, к серым скалам, где жило страшное, которое лучше не трогать, с которым нельзя говорить. Но заяц сказал:

— Страшное, невидимое, неслышимое! Сжалься над теми, кто полюбил! Дай им свиданий. Пусть светлая Айна и темный охотник любят друг друга, как могут. Может, тогда станет лучше всем?

— Ты просишшь за тех, кто чуть не убил тебя? — прошелестел ветер в странных деревьях.

— Да.

— Ты хочешшь им счастья? — зашуршало в странной траве.

— Да!

И все замолчало вокруг. Долго ждал заяц, боялся, но не уходил. Но время текло, извиваясь, и заяц, повесив уши, собрался упрыгать обратно. И тут зашуршало, зашелестело, посвистывая и поскрипывая:

— Что ж, храбрый трус, беги. Скажи своей Айне, пусть не боится плакать, когда ей захочется. Если сильна их любовь, то и слезы будут сильны.

Как ветер в степи убегал заяц от странных шепотов и хвост поджимал так, что навеки стал он коротеньким. Выбежал на пригорок и прокричал светлой Айне слова о слезах. Уши поставил, стал ждать, что будет?

Светлоликая в небе молчала. А потом потемнело вокруг, и полились с неба светлые слезы Айны, плач по любимому. Целый день плакала Айна, не заботилась о птицах и мелком зверье, горевала свое горе. Так и ушла за дальнее море, в слезах. А мокрый заяц, дрожа, дождался свирепого лика Еэнна и ему прокричал те же слова-шепоты. И заплакал Еэнн. Храбрый и злой, плакал в темном небе, кривил бледный лик. Слезы его текли так плотно, что превратились в тучи, закрывшие небо. Не стало дня и не стало ночи.

Но заяц поставил уши и услышал, там, за тучами, из которых текут и текут слезы с неба, встретились, наконец, Айна и Еэнн. И забыли о слезах. Потекли слезы по тучам к земле сами по себе, наполняя реки и колодцы, трогая мокрыми руками корни деревьев.

И тогда поскакал мокрый заяц, через лес и поляны, через степь и вдоль берега реки, через деревню к морю, крича:

— Слушайте все! Нет больше девушки Айны и нет Еэнна. Большая Матерь выходит на дневное небо, а ночью сменяет ее в черном небе Большой Охотник. Весь год будут служить они людям и зверям. Кормить траву светом и укрывать гнезда тьмой. А во время больших дождей, там, за тучами, стелет Большая Мать облачные покрывала и ждет домой Большого Охотника. Только за тучами встречаться им. Такое им счастье. И нам так жить.

Слушали зайца люди, кивали. С тех пор, как появилась на земле ночь и пришла в мир смерть, стали они серьезнее и умнее. И такое бывает счастье, понимали они. И согласились, что так — правильно.

С тех пор каждый год приходят на землю большие дожди и идут две луны от полного лика Большого Охотника до второго полного лика его.

Время любви и терпения — для всех.

… Тысячу лун назад, когда на месте великого леса волновалось соленое море, люди жили в воде. Они радовались, качаясь под солнцем на высоких волнах, а грустить опускались к самому дну, где никогда не бывает яркого света. Но на самом дне был черный рот нижнего мира и туда попасть никто не мог. Потому что, чем больше грусть, тем глубже могли опуститься в море люди-рыбы, но ничьей грусти не хватало на то, чтоб уйти в черные двери.

Йт-Ссинн, красивый и ловкий, жабры которого лишь недавно сравнялись цветом с грудным плавником, ничего не хотел так сильно, как уйти в черную пропасть и вернуться.

И даже любовь не могла заставить его забыть о том, что есть на земле и в море вещи, которых он не может. Он вспоминал самое грустное и опускался все ниже, но никогда не добирался до пропасти, даже до входа в нее. Но однажды, когда его любимая, зеленоволосая Цт-нно всю ночь прождала на песке, купая волосы в лунном свете, он выплыл и показал ей в израненной руке светящуюся раковину, равных которой не было. Поняла она, что он доплыл вниз, к самому входу в нижние пещеры, потому что лишь там были вещи, не виданные никем. И заплакала, ведь это значило, что перед тем его посетила тоска, которая чернее черной ночи, а откуда он взял ее? Волосы юноши слиплись от крови, не смытой водой, к локтям его прилипли белые перья с красными росчерками, а любимая морская птица Цт-Нно так никогда и не вернулась. Он протянул ей раковину и рассказал, что там, где открываются двери вниз, есть лабиринт и стены его искрятся от драгоценного перламутра. Но тоска оказалась не самой сильной и соль моря вытолкнула его наверх, позволив унести лишь раковину от входа. Девушка посмотрела на перья и кровь и оттолкнула подарок тоски, мену его за убитую птицу. Встала уйти, но жалость пришла в ее сердце. Под солнцем, что только проснулось, Йт-Ссинн сидел на скале посреди моря и раскачивался, держа себя за волосы. Ненужная раковина лежала у ног. И поняла Цт-Нно, что для мужчин есть вещи в этом мире, которые важнее любви, но какие — понять не могла, потому что она не мужчина, — в ее крови была только любовь. И тогда она сделала то, что могла для него. Взяла раковину и со всего маху ударила себя в сердце. Упала в красную от солнца воду и кровь ее любви поплыла алыми змеями по соленой воде.